Ещё неделя, и я уезжаю…
Уеду ли я на самом деле? Бывают часы, даже дни, когда я в этом сомневаюсь. Особенно в те дни, когда остро пахнет ранней весной и мой друг увозит меня из Парижа в загородные парки. Мы бродим по дорогам, разбитым автомобильными и велосипедными шинами, но из-за этого пронзительного времени года они всё равно выглядят таинственными. Под вечер лиловый туман углубляет аллеи, и случайно найденный дикий гиацинт, нервно вздрагивающий на ветру своими наивно синими колокольцами, кажется настоящей драгоценностью.
На прошлой неделе мы долго бродили солнечным утром по Булонскому лесу, где конюхи прогуливали лошадей. Мы шли рядом, плечо к плечу, бодрые, довольные, немногословные. Я вполголоса напевала ритмичную песенку, чтобы шагалось быстрей… На повороте пустой аллеи для верховой езды мы оказались буквально нос к носу с выскочившей из-за деревьев ланью, совсем молоденькой, золотистой, которая при виде нас так растерялась, что вместо того чтобы убежать, остановилась как вкопанная.
От волнения она громко и порывисто дышала, тонкие ножки дрожали, но её продолговатые глаза, удлинённые ещё подобием коричневых бровей – как мои – выражали скорее смущение, нежели испуг. Мне захотелось прикоснуться к её ушам, покрытым лёгким пушком, как листья медвежьего уха, и к её нежным бархатистым ноздрям. Когда же я протянула к ней руки, она диким движением откинула голову и умчалась.
– Вы бы убили её на охоте, Макс? – спросила я.
– Убить лань? А почему тогда не женщину? – бесхитростно ответил он.
В тот день мы обедали в Виль д'Авре, как и все гуляющие в Булонском лесу, в том ресторане, у которого над гладью пруда нависают живописные террасы. Там можно не только пообедать, но и получить комнату для отдыха. Но мы вели себя чинно, как уже насытившиеся друг другом любовники. Мне было приятно отметить, что свежий воздух, ветер, деревья приводили Макса в то же состояние умиротворённости, какое испытывала я… Облокотившись о балюстраду, я глядела на плоскую, чуть колышущуюся воду и на заросли орешника с мохнатыми, словно гусеницы, почками. Потом взгляд мой снова возвращался к моему доброму спутнику, и я была полна надежды построить с ним счастье, такое же долгое, как сама жизнь…
Уеду ли я вообще? Бывают часы, когда я, как сомнамбула, начинаю готовиться к отъезду. Я вынула из шкафа сумку для туалетных принадлежностей, дорожный плед, плащ – вещи давнишние, чиненые-перечиненые, словно уставшие от путешествий. Я с отвращением опорожнила банки с застарелым светлым тоном и с пожелтевшим кремом для снятия грима, который стал отдавать керосином.
К этим принадлежностям моей профессии я отношусь теперь безо всякой любви. А Брага, который забежал узнать, как я поживаю, я приняла так рассеянно и невнимательно, что он ушёл явно обиженный и, что ещё хуже, сказал на прощанье: «До свиданья, моя дорогая» самым что ни на есть светским тоном. Ах, не важно! За сорок дней гастролей я с ним вдоволь наговорюсь и сумею сгладить это впечатление!.. А сейчас я его жду, чтобы получить последние указания перед отъездом. Макс придёт попозже.
– Добрый день, моя дорогая.
Так я и знала: он всё ещё сердится.
– Ты что, с ума сошёл, Браг! Хватит! Тебе совершенно не идёт этот изысканный тон. Что за стиль аристократического предместья? Нам ведь надо серьёзно поговорить. Когда ты называешь меня «моя дорогая», ты напоминаешь мне Дранеля в роли Короля-Солнца!
Браг рассмеялся, однако он не сдаётся:
– А почему бы мне не говорить в стиле аристократического предместья? Когда захочу, я могу превзойти самого Кастелане! Ты когда-нибудь видела, как я ношу фрак?
– Нет.
– И я нет… Что-то темновато здесь в твоём будуарчике… Может, пойдём в спальню, там вроде посветлее.
– Пошли…
Браг сразу же замечает стоящую на камине фотографию Макса: Макс в новом, каком-то негнущемся пиджаке, чернота его волос слишком Чёрная, а белизна белков слишком белая, он выглядит официально и чуть комично. Но всё же он очень красивый. Браг разглядывает портрет, свёртывая сигарету.
– Этот тип – в самом деле твой друг?
– Это… мой друг, да.
И я мило улыбаюсь, хоть вид у меня, наверное, идиотский.
– Шикарный господин, ничего не скажешь. Не иначе как член правительства! Чего ты смеёшься?
– Да так… Член правительства! Это ему ужасно не подходит.
Браг закуривает и искоса поглядывает на меня.
– Ты повезёшь его с собой?
Я пожимаю плечами:
– Нет, что ты! Это же невозможно! Как ты себе это представляешь?..
– Я именно этого себе никак не представляю! – восклицает Браг. – Ты молодец, старуха! Сколько я видел сорванных гастролей из-за того, что мадам не может расстаться с мсье или мсье должен ревниво следить за мадам! Начинаются споры, поцелуи, ссоры, примирения, после чего из койки её не вытащишь, на сцене – ватные ноги и вот такие синяки под глазами. Короче, не жизнь, а дрянь!.. Другое дело – ездить с товарищами. Ты меня знаешь, я всегда придерживался принципа: не путать любовь с работой. Это несоединимо. Да и вообще-то сорок дней – не вечность. Пишешь письма, ждёшь встречи и потом снова вместе. У этого, твоего, своя контора?
– Контора?.. Нет, у него нет конторы.
– Тогда автомобильный завод? Словом, он работает?
– Нет.
– Ничего не делает?
– Ничего.
Браг свистит, что можно понять, по меньшей мере, двояко.
– Так-таки ничего?
– Ничего. То есть у него гектары леса.
– Восхитительно!
– А что тебя тут восхищает?
– Что можно так жить: нет ни конторы, ни завода, ни тебе репетиций, ни скаковых конюшен. А тебе что, это не кажется странным?
Я смотрю на него сверху вниз немного смущённо, даже, пожалуй, заговорщицки…
– Кажется.
Я не могу ответить иначе. Безделье моего друга, этакое шатанье мецената в вечных каникулах, часто приводит меня в недоуменье, чуть ли не в неистовство…
– Я бы сдох, – заявляет Браг, помолчав. – Впрочем, это вопрос привычки!
– Наверно…
– А теперь, – сказал Браг, садясь, – давай поговорим о деле… У тебя для поездки есть всё, что надо?
– Ещё бы! Конечно. Новый костюм дриады – мечта! Зелёный, как кузнечик, и весит не больше полкило. А старый, для «Превосходства», реставрирован, заново вышит, почищен – выглядит как новый. Выдержит шестьдесят спектаклей, как пить дать. Браг кривит рот.
– Гм… Ты уверена? Уж не могла раскошелиться на новый?
– Ты, что ли, вернул бы мне эти деньги, да? Я же тебя не упрекаю, что твои замшевые штаны в «Превосходстве» не поймёшь уже какого цвета! Сколько эстрад ты ими вытер?
Мой товарищ наставительно воздевает руки.
– Прости, прости, не будем путать одно с другим! Мои штаны просто великолепны, на них осела пыль времени, они живописны, как художественная керамика: заменить их было бы преступлением перед искусством.