- Я закончил, отче.
Основная причина образования столь сильной промосковской партии, и ее же наиболее увесистый "аргумент", государь-наследник Димитрий Иоаннович отступил на шаг от своего изрядно одряхлевшего за последнее время пациента и сделал несколько движений руками - словно стряхивал с ладоней невидимую воду.
- Ну что, отроче, еще поживу?
Против ожидания царевич не улыбнулся в ответ, как и полагалось по заведенному меж ними обычаю - но лишь недовольно тряхнул тяжелой гривой живого серебра:
- Меня не было рядом с тобой слишком долго, отче. Да и тебе не стоило умучивать себя путешествием к архиепископу Новгородскому.
Перекрестившись на иконы и поглядев на то, как наследник смешивает в кубке содержимое полудюжины аптекарских колбочек, Макарий невольно поморщился, заранее предвкушая "сладостный" вкус целебного питья.
- Гм?
С опаской сделав первый глоток, митрополит удивленно вздел кустистые брови и довольно покивал:
- Благостно, благостно!..
Выцедив нежданно вкусное лекарство мелкими глотками, неформальный глава Русской православной церкви посидел пару минуток в полнейшей недвижимости.
- Сколько мне осталось, Митя?
Убрав от глаз непослушную прядку волос, целитель уклончиво ответил:
- Все в руце Его.
По-доброму рассмеявшись, иерарх согласно кивнул.
- Устами твоими глаголет истина. Но все же хотелось бы отправится на суд божий, не оставив за собой незавершенных дел.
Собирая и укладывая в шкатулку полупустые стеклянные колбочки, молодой рюрикович едва заметно кивнул - показывая тем самым, что вполне понимает и принимает архипастырские резоны. Вот только раскрывать сокровенное все равно не стал, потому что в митрополичьи покои пожаловал вначале служка, а следом за ним и Мишка Салтыков - который (предварительно испросив и получив архипастырское благословение) тут же склонился к уху своего царственного господина.
- Отче, могу ли я заказать Якопу Фрязину твою парсуну? Славный бы вышел подарок батюшке на Рождество Христово.
Понятливо смежив веки, архипастырь Московский и всея Руси не удержался, и переспросил - а точно ли успеют нарисовать его портрет к названному сроку?
- Не получится на Рождество, так подождем до Пасхи. Но вряд ли...
Приняв благословение, царевич тотчас покинул митрополичьи покои в Чудовом монастыре, оставив хозяина одновременно и довольным, и сильно озабоченным.
"Ну да, мне бы кто в свое время сказал, что всей жизни осталось - от трех месяцев до полугода. Я бы тоже и задумался, и озаботился. М-да, интересно, как-то там мой домик в деревне поживает? Наверное, никак - отсырел, покосился, пропитался запахом плесени. Любовно собираемую библиотеку соседи растащили, на растопку да в сортиры, если только офицер-наследничек ее раньше на макулатуру не сдал. Стекло с теплиц точно разворовали. Яблоньки одичали, грядки сорняком поросли, колодец высох, или его тиной затянуло...".
От воспоминаний и самих мыслей о прошлой жизни настроение Дмитрия, и без того застывшее на нижней отметке, испортилось еще сильнее - а тут еще и Салтыков за спиной чуть не лопался от едва сдерживаемых эмоций.
- Сколько ногаев прибыло?
- Двое мурз из тех, что клятву давали, при каждом десяток оружных нукеров. Воевода белгородский на них подорожную скопом выписал, а для пущей надежи и порядку отрядил полусотню детей боярских в сопровождение. От него же привезли роспись освобожденных полоняников, да грамотку с перечислением табунов и отар, коими кланяются мурзы за свою свободу и здравие.
Слегка отставив в сторону руку, царевич шевельнул пальцами. Затем еще раз, более нетерпеливо - но сын оружничего лишь виновато поклонился, признавая за собой оплошку:
- Грамотки дьячок приказной взял. Как и список меховой рухляди, казны золотой и серебряной, и иного прочего, что привезли басурмане с собой.
Одним лишь взглядом выразив подручнику свое недовольство, первенец великого государя отослал его прочь, за плотное кольцо чернокафтанной стражи.
"А вот и они, победители в увлекательной игре на выживание! Настоящие специалисты по части удавить и отравить ближнего и дальнего своего, профессиональные параноики и безжалостные властолюбцы... Ай хороши, красавцы!!!".
"Красавцы", на первый взгляд, совсем не внушали: лежали себе смирнехонько на носилках между двух коней, дышали кое-как, временами подергивались, а иногда даже позволяли себе и поскрипывать зубами. Одним словом - дряхлые развалины, а не гордые степные князья. Но!.. Первое впечатление, как известно, бывает обманчиво, и на самом деле конкретно эти ногайские вожди являлись очень незаурядными личностями. Доказательством тому служила судьба остальных родовых и племенных вождей, отпущенных за выкупом после принесения клятвы наследнику престола Московского - их родственники и ближнее окружение посчитало, что проще и выгодней устранить неудачливых вождей, нежели платить столь высокую цену за их жизнь и свободу. А вот Дышек-мурза и Ахмад-мурза изначально не были согласны жертвовать собой ради общего блага - отчего и вырезали всех возможных "доброжелателей" сразу по возвращению в родное кочевье, а их имуществом пополнили свою изрядно оскудевшую казну. Тем более что оное им изначально не принадлежало, а значит, при исчислении выкупа можно было его и не учитывать...
- Долгие лета государю-наследнику!
Стоило Дмитрию остановиться у конных носилок, как рядом моментально образовался постельничий дьяк с небольшим блюдом - на коем и обнаружились аккуратно разложенные грамоты с перечнем почти добровольных пожертвований в царскую казну.
"Ну-ка, что у нас здесь? Семь сотен цехинов, двенадцать тысяч акче, золотая и серебряная посуда, женские украшения, шатры, седла, ковры и шелковая одежда, пять чистокровных арабских скакунов, три дюжины жеребцов-ахалтекинцев... Еще бы кобылиц к ним столько же! Шелковая одежда, шкуры барсов и леопардов, пряности и благовония. Хм?.. И ни одной сабли, лука со стрелами или бахтерца. Ну понятно, орудия труда отдавать никак нельзя - иначе в набег с пустыми руками идти придется".
В другой грамотке белгородский воевода для начала обстоятельно доложился о том, как принял и обустроил освобожденных из ногайского полона мужиков и баб. Затем известил, что некоторая часть бывших полоняников пожелала записаться в порубежную стражу и боевые холопы - в основном те, у кого ногаи убили всех родных. Ну а напоследок сей достойный предводитель воинов запросил инструкций - на тему того, что ему делать с многотысячным овечьим поголовьем и десятком табунов степных лошадей.
"Нашел, у кого спрашивать! О конине да баранине пусть голова у казначея и его дьячков болит. Или это батюшка меня так в очередной раз проверяет? Ладно, об этом позже".
Шагнув к первому мурзе, глядевшему на него с тщательно скрываемой ненавистью, наследник громко (другим ведь тоже интересно) спросил:
- Весь ли полон освободил? Весь ли выкуп привез?
- В-весь!..
Говорить родовитому ногаю было трудно, и совсем не из-за удушающих объятий жадности, нет - из-за ноющей, дергающей, режущей боли по всему телу, терпеть которую молча было все труднее и труднее.
- Да будет клятва твоя тому судией.
Мурза резко дернулся и застыл, затем с недоверчиво-радостной гримасой пошевелился на своем неудобном ложе. Боль ушла! Гортанно рассмеявшись, Ахмад попытался покинуть изрядно надоевшие носилки - тут же обнаружив, что левая нога ведет себя как чужая. Тело не держит, сгибаться-разгибаться не хочет... Прошипев что-то неразборчивое, степной князь покосился на нукеров, чьи пустые ножны навевали одну лишь тоску и неуверенность, и привалился к коню, зашептав молитву Всемилостивому и Милосердному.
- Видать не все ты отдал, что обещался?..
Дернувшись от насмешки, звучащей в голосе ненавистного колдуна, мурза снял с себя богато изукрашенный пояс и надавил заскорузлым ногтем на одну из множества выпуклых золотых бляшек.
Щелк!
Засиял на свету крупный рубин.
Щелк!
Блеснул сапфир чистой воды.
Щелк!
Большая жемчужина едва не улетела в пыль.
Щелк!
Темно-зеленый изумруд впитал в себя лучи сентябрьского солнца.
- Довольно.
Оглядев пояс и подсчитав, сколько камней ждет своего нового хозяина, Дмитрий прислушался к эмоциям "дойной коровы" и едва заметно кивнул, одновременно с этим внося в Узор степняка последние изменения:
- Выкуп отдан и принят. Да будет клятва твоя тому свидетелем и судией!
Чистая совесть, разом опустевшая казна и окончательно выздоровевшая нога вызвали в гордом номаде волну столь сильного наслаждения, что в себя он пришел лишь спустя пару-тройку минут. Как раз, чтобы узреть перекошенное лицо Дышек-мурзы, который вынужденно расстался с последней памятью о безвременно усопшей родне, выраженной в материальных предметах! То есть золотыми и серебряными перстнями, разными там цепочками-браслетами, и дорогим оружием из смертоносного дамаска и булата.