Недавно, уже после краха Лысенко, один честный и смелый научный журналист написал очерк о некоторых его преступных деяниях. По «ошибке» очерк был опубликован в маленьком провинциальном журнале, и тут же с партийного неба грянул гром. Очерк специально обсуждался в ЦК, там говорились благородные слова о том, что не надо поминать старое, не надо сводить счеты и прочее. Но против автора очерка было выдвинуто еще одно, главное обвинение – в неискренности. Оказывается, он, автор, в 1948 году написал какую-то статью с пропагандой идей Лысенко. «Что же получается? – гремели ораторы в ЦК. – В 1948 году вы хвалили Лысенко, а теперь его проклинаете? Где принципиальность?»
Это, конечно, неслыханный цинизм – ведь автор мог бы спросить того же Брежнева или Косыгина, почему до 1953 года они хвалили Сталина, а после 1953 года – Хрущева. Кроме того, свою борьбу против Лысенко этот журналист начал задолго до его падения, за что имел массу неприятностей от тех же лиц, что теперь нагло обвиняли его в «неискренности». Однако не это нас сейчас интересует. Беда в другом. Журналист этот, действительно, написал в 1948 году статью о Лысенко, но он мог бы написать и серию статей и даже книгу. Элементарная честность могла, допустим, удержать его от личных нападок на представителей «морганизма-менделизма», но что касается похвал Лысенко – от этого удержаться было почти невозможно. Журналист есть журналист: ему заказывают статью на биологическую тему, а в те годы написать антилысенковскую статью было абсолютно бессмысленным самоубийством. Тебя упрячут в лагерь или расстреляют, а о том, что ты сделал, не узнает ни одна душа кроме редактора, позвонившего в КГБ, да сотрудников этого учреждения.
Я привел пример не с ученым, а с научным журналистом просто потому, что пример этот свежий и колоритный. Кроме того, я тоже научный журналист и хорошо понимаю беду моего коллеги. Сам я не прославлял Лысенко в своих статьях только потому, что до 1947 года не был популяризатором науки, а с 1947 по 1953 благополучно просидел в лагере. После смерти Сталина похвалы в адрес Лысенко стали уже не так обязательны. Но если бы в те годы я был на свободе, если бы занимался научной журналистикой, то, вероятно, и на моем счету появилось бы что-нибудь в том же роде.
Совершенно такая нее роковая ситуация окружала профессиональных ученых. Водораздел между честными и бесчестными было очень непросто провести в те времена. Разумеется, были совсем уж одиозные фигуры, так сказать, «ярко выраженные»: тот же Лысенко, Презент, Якушкин, Глущенко, Сотников, Столетов-младший в биологии, Блохинцев и Иваненко в физике, Митин, Константинов, Федосеев в философии, Самарин и Эльсберг в литературоведении и иже с ними. Были и отдельные героические фигуры – главным образом, ученые-гиганты, использовавшие свое высокое положение и относительную неуязвимость, чтобы не быть вовлеченными ни в какие подлости и иногда даже защитить жизнь ценных для науки людей. К таким относятся, например, академики Капица, Семенов, Энгельгардт. Были и «сумасшедшие» одиночки, клавшие голову на плаху во имя своей науки. Типичный пример такого благородного «сумасшествия» – чудом спасшийся профессор Иосиф Раппопорт.
Биохимик и генетик, профессор Раппопорт занимался изучением химических мутагенов – веществ, влияющих на аппарат наследственности. С точки зрения «мичуринских биологов» он был страшным еретиком, подлежал, как минимум, изгнанию с работы и исключению из партии. Но когда после «дискуссии» 1948 года партийная организация института, где он работал, стала разбирать его «ошибки», ход обсуждения был не так суров, как в отношении многих коллег Раппопорта. Причина была в том, что профессор всю войну провел на переднем крае фронта, проявил редкостный героизм, потерял глаз и заслужил все высшие военные награды, какие только возможны. Видимо, поэтому было решено дать ему возможность «раскаяться». Однако Раппопорт каяться не захотел. Тогда кто-то из присутствовавших на собрании, пораженный его «наивностью», сказал: «Товарищ Раппопорт, но ведь недавно сам товарищ Молотов в своем докладе указал на неправильность взглядов морганистов-менделистов». Раппопорт немедленно ответил: «Почему вы думаете, что товарищ Молотов разбирается в биологии лучше меня?»
Такого человека можно было уже смело считать покойником. Его тут же исключили из партии и испуганно разбежались. Арест был теперь, так сказать, делом техники.
Но Раппопорта не арестовали. Его взял под свое крыло академик Николай Семенов. Он зачислил Раппопорта в свой институт химической физики... лаборантом. Разумеется, в то время даже такой человек, как Семенов, не мог разрешить Раппопорту продолжать свои исследования химических мутагенов. «До поры до времени» профессор Раппопорт должен был переключиться на химическую физику, о которой до тех пор имел весьма смутные понятия.
Любопытно, что Раппопорт «переключился» со всей силой своих недюжинных способностей. Через несколько лет он стал специалистом в новой для него области и защитил диссертацию на звание кандидата наук. А потом, еще задолго до падения Лысенко, вернулся исподволь к своим мутагенам.
Еще любопытнее, что профессору Раппопорту сейчас хотят зажать рот, предотвратить его публичные разоблачения Лысенко. В самом начале, когда Лысенко только что пал, Раппопорту дали опубликовать статью о генетике в газете «Сельская жизнь». Но уже вскоре после этого я присутствовал на собрании секции научных журналистов Москвы, где обсуждались события в биологии. И специально проинструктированный председатель собрания, заместитель главного редактора журнала «Техника – молодежи» Виктор Пекелис, известный своей беспринципностью, попытался не выпустить профессора Раппопорта на трибуну. Это оказалось не таким простым делом: смелость Раппопорта вошла в поговорку, его героический ореол обеспечил поддержку всего зала за исключением горстки «правоверных». Он все-таки говорил, несмотря на протестующие выкрики председательствующего. И сошел с трибуны под шквал аплодисментов.
Но это я говорил о крайностях. Лысенко да Блохинцев с одной стороны, Семенов, Капица или Раппопорт с другой, – а что между ними?
И тут надо сказать, что 95 процентов всех остальных ученых так или иначе «общались с дьяволом». Одни меньше, другие больше. Одни писали статьи против «космополитов в науке», другие только молчали на собраниях, когда этих «космополитов» лишали ученых степеней, вышибали из партии, выставляли за двери институтов. Даже среди тех, кто подвергался гонениям, можно найти множество людей, совершавших сделки с совестью. Подавляющее большинство из них, например, каялось, «признавало ошибки», предавая тем самым свои научные взгляды и теории, иногда попутно предавая и коллег, чтобы выжить, выплыть самим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});