Читать интересную книгу Вопрос и ответ - Патрик Несс

— Нежность, — хихикает Дейви.

— Я горжусь тобой. — Мэр берется за поводья. — Я горжусь вами обоими. Скоро вас ждет награда за труды.

Шум Дейви снова вспыхивает от удовольствия, а мэр выезжает за монастырские ворота.

— Слыхал? — Он дергает бровями. — Нас ждет награда, мой нежный ушлепок!

— Заткнись, Дейви.

Я уже иду вдоль одной из дощатых стенок в дальний конец здания, где остались последние метры свободного пространства и где теперь толпятся спэклы. Они пятятся, когда я иду мимо.

— Скоро привезут обогреватели! — говорю я им, рисуя в Шуме картинки. — Станет потеплей.

Но спэклы продолжают забиваться в углы и шарахаться от меня.

— Я сказал, станет потеплей!

Ах вы тупые неблагодарные…

Я замолкаю. Набираю в легкие побольше воздуха. Иду дальше.

Я добираюсь до самого дальнего края монастырских земель, где мы сколотили из лишних дощатых стенок небольшой закуток.

— Можешь выходить, — говорю я.

Минуту ничего не происходит, но потом из закутка вылезает 1017-й с рукой на перевязи — ее сделали из моей рубашки, которых у меня, между прочим, совсем немного. Он еще больше похудел, под кожей на месте перелома видна краснота, но она кажись сходит.

— Я раздобыл болеутоляющие. — Протягиваю ему пилюли.

Он выхватывает их, оцарапывая мне ладонь.

— Аккуратней! — цежу я сквозь стиснутые зубы. — Хочешь, чтобы тебя забрали, как всех больных спэклов?

Снова вспышка Шума — к этим картинкам я уже привык. Обычное дело: он стоит надо мной с винтовкой, я молю его о пощаде, а он все бьет меня и бьет и ломает мне руку.

— Ну-ну, заливай, — говорю я. — Мне плевать!

— Играешь со своим питомцем? — спрашивает Дейви, выходя из-за угла со скрещенными на груди руками. — Знаешь, когда конь ломает ногу, его пристреливают.

— Это не конь.

— А… ну да, — ухмыляется Дейви. — Это овца!

Я поджимаю губы:

— Спасибо, что не проболтался па.

Дейви пожимает плечами:

— Да мне то что, ушлепок? Лишь бы нас без награды не оставили.

1017-й грубо цокает нам обоим, но васнавном — мне.

— Не очень-то он благодарен, — замечает Дейви.

— Вот-вот. Я уже два раза ему жизнь спас. — Я смотрю на 1017-го, смотрю ему прямо в глаза. — Но больше не буду.

— Ты только говоришь так, а потом как миленький спасешь. — Дейви кивает на 1017-го. — Даже его. — Он нелепо таращит глаза. — Ты ведь у нас такой нежный!

— Заткнись.

Но Дейви уже гогочет и убегает, а 1017-й просто смотрит и смотрит на меня.

А я смотрю в ответ.

Я его спас.

(я спас его ради нее)

(если б она была здесь, она бы увидела, как я его спасаю)

(если б она была здесь)

Но ее нет.

Я стискиваю кулаки и усилием воли заставляю себя их разжать.

Нью-Прентисстаун за последний месяц очень изменился — я вижу это всякий раз, когда возвращаюсь домой.

Отчасти это связано с наступлением зимы. Листья на деревьях покраснели и побагровели, а потом свалились на землю, оставив за собой голые зимние скелеты. Хвойные от иголок не избавились, но шишки посбрасывали, а ричеры прижали ветки к стволам, такшто теперь из земли торчат одни голые палки. Из-за всего этого — да еще из-за вечно хмурого неба — складывается впечатление, что Нью-Прентисстаун умирает от голода.

Так и есть. Армия вторглась в город под конец сбора урожая, поэтому запасы провизии тогда были, но за пределами Нью-Прентисстауна больше никого не осталось — а значит, неоткуда привозить еду, — да еще «Ответ» постоянно совершает набеги на склады. Как-то раз они целиком обчистили склад с пшеницей — сработано все было настолько чисто, что ни у кого больше не осталось сомнений: «Ответу» помогают горожане и военные.

Для горожан и военных это плохая новость.

Две недели назад запретное время перенесли на час, на прошлой неделе — еще на час. Теперь с наступлением темноты на улицах разрешено находиться только патрулям. Площадь перед собором стала местом для сжигания книг и пожиток тех людей, что помогали «Ответу». Там же после закрытия последнего лечебного дома мэр публично сжег ворох форменной одежды целительниц. Лекарство не принимает почти никто, кроме ближайших сподвижников мэра: мистера Моргана, мистера О’Хары, мистера Тейта и мистера Хаммара — жителей старого Прентисстауна, давнымдавно присягнувших мэру на верность.

Нам с Дейви вапще ни разу не довелось попробовать лекарства. Такшто и лишать нас нечего.

— Может, оно и будет нашей наградой? — гадает Дейви по дороге домой. — Может, он поделится с нами своим запасом, и мы наконец узнаем, что это такое.

Наша награда, думаю я. Мы.

Глажу Ангаррад по холодному боку.

— Почти приехали, девочка, — шепчу я промеж ее ушей. — Тебя ждет теплая, уютная конюшня.

Тепло, думает она. Жеребенок

— Ангаррад, — отзываюсь я.

Лошади — не домашние питомцы, и большую часть времени у них в голове творится черте что, безумие прямо, но зато теперь я знаю: если хорошо с ними обращаться, они к тебе привыкают.

— Или нам дадут женщин! — вдруг восклицает Дейви. — Ага, вдруг он уже приготовил для нас парочку? В кои-то веки станешь настоящим мужчиной.

— Заткнись, — говорю я, но до драки не довожу.

Мы не дрались уже сто лет. Видать, привыкли друг к другу.

Женщин мы тоже не видели очень давно. Когда упала башня, их снова заперли. Только в полях работают большие женские бригады — готовятся к следующей посевной, — но их охраняет множество вооруженных солдат. Мужей, сыновей и отцов они видят не чаще раза в неделю.

До нас доходят жуткие слухи: как солдаты проникают в женские общежития и творят там всякие ужасы, и никто их за это не наказывает.

А тюрьмы! Я их видел только со своей башни: несколько переделанных зданий на западной окраине города, у подножия водопада. Как знать, что творится внутри? Они далеко, и видит их только стража.

Прямо как со спэклами.

— Господи, Тодд! — не выдерживает Дейви. — Ну ты и шумишь! Можно хоть изредка не думать?

Я давно привык выслушивать от него такое. Но на этот раз он назвал меня «Тодд».

Мы спешиваемся в конюшне на главной площади. Дейви провожает меня до собора, хотя в конвое я больше не нуждаюсь.

Бежать-то мне некуда.

Я вхожу в главные ворота.

— Тодд!

Внутри меня поджидает мэр.

— Да, сэр.

— Ты всегда такой вежливый, — улыбается он, подходя ближе. Каблуки цокают по мраморному полу. — Кажется, ты стал поспокойнее. — Он останавливается в метре от меня. — Пользовался моим средством?

Не понял:

— Каким еще средством?

Он вздыхает. А потом…

Я — круг, круг — это я.

Хватаюсь рукой за висок:

— Как вы это делаете?

— Шум можно использовать, Тодд, — говорит он, — если ты достаточно владеешь собой. А первый шаг к такой внутренней десцеплине — мое испытанное средство.

— Я — круг, круг — это я?

— Это позволяет сосредоточиться, — кивает мэр, — разложить Шум по полочкам, управлять им, контролировать его, а у человека, который может контролировать свой Шум, есть неоценимое преимущество.

Я вспоминаю жуткие слова, доносившиеся из его дома в Прентисстауне, каким пронзительным и страшным был его Шум по сравнению с Шумом остальных мужчин, как он был похож на…

На оружие.

— Что означает круг?

— Это твоя судьба, Тодд Хьюитт. Круг — замкнутая система. Из нее нельзя выбраться, поэтому проще смириться и не пытаться.

Я — круг, круг — это я.

На сей раз эти слова повторяет мой собственный голос.

— Я так многому хочу тебя научить, — говорит он и уходит, даже не пожелав спокойной ночи.

Я хожу вдоль стен колокольни и гляжу в окошки: то на западный водопад, то на южный холм с раздвоенной вершиной, то на восток, где за холмами прячется монастырь — отсюдова его не видать. Видно только Нью-Прентисстаун, съежившийся от наступающих холодов.

Она где-то там.

Прошел месяц, а ее все нет.

Месяц, а она…

(заткнись)

(заткни свой клятый рот, нытик)

Снова принимаюсь расхаживать вдоль стен.

Отверстия, заменяющие окна, недавно застеклили, а в комнату поставили обогреватель, чтобы мы не слишком мерзли по ночам. Еще нам выдали побольше одеял, лампу и несколько разрешенных книг, чтобы мэру Леджеру было что почитать.

— И всетаки это тюрьма, — говорит он с набитым ртом. — Ты небось думаешь, что для тебя он мог бы подобрать местечко и получше.

— Как же меня бесит, что все так запросто читают мой Шум! Хоть бы разрешения сперва спросили! — ворчу я, не оборачиваясь.