Читать интересную книгу Самурай Ярослава Мудрого - Александр Ледащёв

– Нет, тысяцкий, меня уже и кузнец пытал. Помню я такие, а вот откуда – уже нет. Да и не суть, главное, что работает.

– Это верно, – согласился Ратьша и вернул мне мой сюрикен, а я вернул его в «кобуру» и застегнул куртку снова.

Ждали мы, стоя за телегами, довольно долго, но никто больше не появился из-за невысокого холма. Ратьша послал дозорного, тот галопом взлетел на холм и крикнул оттуда: «Никого, ушли!» После этого обозники снова разомкнули телеги, и мы вышли из круга. Кто-то, спешась, собирал добычу, кто-то ловил коней, оставшихся без всадников, кто-то остался в седле. Я не стал слезать с седла, собирать мне было нечего, не тащить же с печенегов сапоги, в конце концов. Я выпил воды и закурил, сидя на седле по-татарски, скрестив ноги. Лошадям моим, к счастью, не досталось ни под обстрелом, ни в рубке, Харлей беспокойно фыркал, а Хонда толкала его нежно мордой, видимо призывая взять себя в руки.

Я вынул из седельной сумы тряпку и теперь обтирал свой меч от крови. На сей раз я не знал, сколько человек убил, – бой слишком захватил меня и понес, и, по большому счету, вполне мог погибнуть сам, причем глупо. Возьму на заметку…

В таком бою я участвовал впервые. Не знаю, принято тут хвалить или ругать после боя друг друга, мне было бы интересно узнать от людей, как я себя вел, по их мнению. Поручиться я мог лишь за трех человек, так что скромно помалкивал. Но с другой стороны, я никогда и не претендовал на звание воина. Я сразу и честно сказал тогда в лесу князю – я поединщик. Так что, надеюсь, чудес от меня не ждали.

– Сколько за тобой, Ферзь? – внезапно спросил меня один из вечных спутников Ратьши, впервые подав голос. Я вздрогнул, словно это заговорил Харлей.

– Уверен в трех, сам проверял. А так – не знаю, если честно, – отвечал я.

– Хорошо. Даже если только три – уже хорошо, – неожиданно улыбнулся вой, и я ухмыльнулся в ответ.

До меня дошло, что два этих бойца, которых можно назвать Левый и Правый или Первый и Второй, говорят далеко не со всеми, им просто уже неинтересны ни бахвальство, ни пустой треп, да и доказывать кому-то что бы то ни было им уже давно не нужно. Так что мне, как я понимаю, следовало бы гордиться – один из двух молчунов признал меня достойным беседы. Ладно, погоржусь чуть позже. Перед сном, минут двадцать, не больше. Жаль, что теперь по ночам вокруг лагеря не побродишь, степь, да и могут подумать что-нибудь нехорошее. Но, собственно говоря, если Сове приспичит пообщаться, она найдет способ это сделать. В этом я был нерушимо уверен. Когда-то же этому взыскательному пернатому критику, наконец, покажется, что я готов. К чему-то там. Я вздохнул. Это самое «чего-то там» меня порой беспокоило, а все встречи с Совой никак не способствовали успокоению. Что же мне еще надо сделать? Трудно сделать то, не знаю что, да еще и так, чтобы угадать на чей-то вкус. А не много ли чести, в конце концов? Раз уж они меня сюда дернули, пусть и думают, гож я там на что-то по их меркам или нет. А я покамест со своими делами разберусь, а дел было, кстати, немало.

На ночлег стали устраиваться раньше, чем обычно. В обозе стонали раненые, которых растрясло по дороге, да и люди, и лошади сегодня устали намного больше, чем обычно. Снова телеги составили кругом и устроились внутри, поужинали и легли спать, выставив часовых.

Но мне не спалось. Сегодня я, как-никак, принимал участие в настоящем бою, не в поединке, а в схватке большого количества людей. Что я вынес? Чему научился? Да только тому, что гуще трава – легче косить, хотя, разумеется, эта поговорка пригодна далеко не ко всякой баталии…

Вот смеху-то будет, если печенеги накроют нас тут ночью, вырезав часовых! Мне уже виделись картины переполошившегося лагеря, где мечутся перепуганные люди и везде снуют всадники на маленьких злых лошадках и щедро сеют смерть направо и налево. Уже виделось мне, кажется, какое-то судилище, где печенежский хан судил Ратьшу, меня и почему-то Деда с Харлеем, но тут, наконец, сон смыл весь этот бред.

Я проснулся перед рассветом, сон соскочил сразу и напрочь – такое случается порой. Сел на седло, на котором спал, закурил и долго-долго смотрел в рассветную степь. Она не спешила просыпаться. Небо постепенно сгоняло темно-синий предрассветный сумрак и розовой кистью мазало восточный край горизонта. Даже не верилось, насколько степи нынче, при Ярославе, стали опасны. В двадцатом веке все у нас было совсем не так, помнится… Но опасность эта придавала степи лишь дополнительную прелесть – чтобы что-то получить в этом мире, нередко требовалось рискнуть.

Но, как бы то ни было, а дорогу обратно не худо бы и запомнить, особенно в степях. Мало ли как придется назад возвращаться. Хотя если посольство перебьют, то и меня положат с остальными, разве что, экзотики ради, сохранят жизнь и отправят к Ярославу с папиной претензией. Это, конечно, бред, но все же.

В степи проще заблудиться, чем в лесу, заблудиться плотно, надолго. Но я неплохо ориентируюсь на местности, не терялся я и в незнакомых городах, ни разу не потерялся в лесу и даже не блуждал толком. Но одно дело мирная степь и совсем другое – Дикое Поле, которое мы, если я не ошибаюсь, имели счастье пересекать. Я напряг память – стало интересно, в Диком ли мы Поле или же нет? Но так ничего толком и не вспомнил. Ладно, буду пока считать, что да, в Диком Поле. Потом или спрошу у кого-нибудь, или услышу. Вот как налетит следующая компания охотников за чужим добром, так и зашумлю: «Ребятушки! В Диком ли мы Поле или просто вы поля не видите?» А они мне, натурально, ответят.

Когда небо окончательно разобралось с туалетом и выбрало розовый цвет, лагерь был разбужен криками часовых. Вскоре задымили костры, люди потягивались, умывались, собираясь завтракать. Пережив вчера резню, они, не задумываясь над причинами, вызвавшими настолько сильную радость новому дню, радовались. Просто радовались. Это высокое искусство, и я отнюдь не уверен, что владею им. Просто жить, просто радоваться, просто грустить и просто умереть. Ни какой искусственности, все натурально и чисто. Этому можно лишь позавидовать; мне, потомку ядовитых, грязных времен, это давалось с огромным трудом. А еще почему-то стало жаль своих утерянных бо-сюрикенов. Скинув куртку, я пошел умываться и до пояса облился ледяной водой. Встряхнулся, но вытираться не стал, предоставив легкому, свежему утреннему ветру высушить капли воды.

– Степь да степь кругом, путь далек лежит, – негромко запел я, но осекся. Люди были простые, не приняли бы за сглаз такую песню. Зачем зря людей нервировать? С этими словами я запел привычную уже их уху песню Красной Шапочки: «Я без мамочки и без папочки…» Мне дружно подпели. Скоро дойдем до того, что разобьемся на голоса.

Глава XXII

Дни шли за днями, а мы все ехали и ехали к грозному князю. После великой битвы с сыроядцами я ожидал, что их будет еще много, но пока, слава Богу, было тихо. Порой на буграх маячили всадники, долго провожая нас взглядом, но на этом пока дело и кончалось. Оно и к лучшему, сюрикенов не напасешься.

День клонился к вечеру, мы устраивались на ночь, когда Ратьша обратился ко мне:

– Скоро приедем, Ферзь.

– Хорошо бы, – лениво ответил я.

– Аль торопишься куда? – удивился тысяцкий.

– Да, тороплюсь, Ратьша. Узнать, что нас у Владимира ждет. Больше мне пока торопиться почти что и некуда, разве что с уными заниматься.

– Скоро приедем, – повторил тысяцкий и внезапно добавил: – Ничего не вспоминается?

– Нет. Ни степи, ни князя я не помню, – спокойно, надеюсь, ответил я.

Тень Ратьши, некто в балахоне, поднял на миг голову, накрытую капюшоном, и снова уткнулся себе в ноги. Два же молчаливых воина ничего не сказали, по своему обыкновению. Ратьша непонятно хмыкнул, но я ничего не прибавил. А что мне сказать? Понятное дело, что одна из версий моего появления – это шпионаж в пользу князя Владимира. Или печенегов. Или братьев князя. Или китайской разведки. Никто, разумеется, не забудет, что я появился более чем странным образом, так что догляд за мной будет, я думаю, всегда. Разумеется, некоторое доверие я уже завоевал, но все равно. Никто никогда не сможет мне доверять полностью. Грустная, тяжелая мысль, но верная. Если это помнить, то жить станет намного проще.

– Ладно, может, в самом Киеве что вспомнишь, – спокойно сказал Ратьша.

Шалая мысль вдруг мелькнула у меня, что вдруг он не старается меня расколоть, а в самом деле помочь хочет? Может же быть такое?!

Да что это со мной? Какая муть лезет в голову. Не может такого быть. Такого быть не может. Если бы это был простой воин Ратьша, может статься, и мог бы хотеть помочь. Но не приближенный к Ярославу тысяцкий. Никак не он. Нет.

Костер трещал углями, я прикурил от уголька и лег на спину, глядя в синее небо с первыми, робкими еще белыми огоньками звезд. Я ожидал, что Ратьша не даст мне так легко выйти из разговора, но он уже заговорил с молчаливыми дружинниками о чем-то своем, ему они, само собой, хоть и сдержанно, но отвечали. Мне неинтересно было слышать их разговор. Думал о своем новом доме в Ростове, о том, как там дела, как там моя грозная собака, не забывает ли Поспел покупать продукты и кормить мою нежить и Графа? Да и интересно, не познакомился ли он с Дедом – по детской непосредственности? Почему бы и нет, собственно, Деду скучно, в кои-то веки с кем-то из людей начал общаться, а тот взял да и уехал куда-то. Поневоле загрустишь.