Было похоже на маленькую станцию подземки. К бетонному перрону прижимался почти игрушечный поезд из трех желтых вагончиков. Валентин Валентиныч провел нас мимо головного вагончика и зачем-то погрозил пальцем лобовому стеклу. Зашипела дверца второго вагона, мы встали перед ней.
— Приедете на станцию, вас встретит дежурный, — сказал Ринкин папа. — Я ему сейчас позвоню… И вот что братцы. Эта линия — для спецрейсов. Не то чтобы секретная, но лишним людям знать про нее ни к чему. Так что… ну, вы понимаете.
— Ни одной живой душе, — пообещал Чибис.
— Никому на свете, — сказал я. — И вы, Вермишата, тоже…
— Мы что, глупее других? — сказал Саньчик.
Дверь зашипела опять, мы оказались внутри вагончика, Ринка с отцом — за дверью с выпуклым стеклом. Помахали нам…
Поезд взял с места мягко, но скорость набрал решительно. За окошками сначала понеслась темнота, а потом куски зелени и неба. Толком не разобрать.
Чибис вдруг сказал:
— Кажется, в первом вагоне, на водительском месте, сидит кто-то вроде Шарнирчика…
Кнабс-лейтенанты
Ехали мы совсем не долго. Да и не ехали даже, а со свистом летели сквозь непонятное пространство (может, параллельное?). Один раз показалось, что мчимся мы вдоль Андреевского озера, по заброшенным рельсам детской дороги. По лицам Вермишат и Чибиса пролетали пятна зеленого и лилового света. А иногда будто наступала ночь, и в ней вспыхивали лучистые огни.
«Может, все это снится?» — подумал я и хотел спросить про это Чибиса. Но мы въехали в туннель, и за онами побежали желтые лампочки — все тише и тише. Поезд снова зашипел. И встал. Разъехались двери. Мы переглянулись, посмотрели наружу и вышли. Помещение было вроде той станции, что в Колёсах. Сбоку подошел вразвалку парень в клетчатой рубахе навыпуск и в красной пилотке. С широким добродушным лицом.
— Здорово, орлы. Я дежурный по станции. А вы, значит, пассажиры от Валентиныча?
— Ага, это мы! — жизнерадостно отозвались Вермишата.
— Тогда пошли. Выведу на поверхность и покажу дорогу к центру славного города Турени…
— Какого города? — насупленно спросил Чибис. Кажется, ему не нравилась излишняя бодрость начальника в неформенной рубахе.
— Турени… а что? — сказал тот.
— Я думал, что официально наш город называется Тюмень, — заметил я.
— А! Ну, это когда как! Название Турень вы, небось, тоже слышали?
— Но оно в разных легендах и песнях… — сказал Чибис. — А не в расписаниях поездов.
— Не только, орлы, не только… Это зависит от того, к какому ведомству приписана станция.
— А ваша — к какому? — спросил я. Не то, чтобы я тревожился, но хотелось побольше ясности.
— Наша… Это вы спросите Валентина Валентиныча, — уклончиво отозвался дежурный. Он шлепал по кафельным плиткам пола клеенчатыми плетенками, надетыми на босу ногу.
Мы шли коридорами, на стенах которых висели плакаты всяких транспортных агентств — с разноцветными самолетами, вагонами, теплоходами и даже дирижаблями. И виднелись окошечки с табличками: «Касса М-поездов», «Администратор параллельных линий», «Возврат билетов» (а ниже бумажка с рукописным объявлением: «Купленные в Тюменских агентствах билеты возврату не подлежат»). Из одного окошечка веселый девичий голос окликнул дежурного:
— Данилыч, ты где выловил этот молодняк?
— Спецрейс из Колёс, — не сбавляя шага, отозвался дежурный Данилыч.
— О-о… — сказала девица. — А я думала, зайцев поймал…
— Сама ты, — буркнул Данилыч и после этого почему-то стал мне симпатичнее. А Бумсель, тот вообще сразу признал Данилыча за своего. Приплясывал перед ним и дружески путался под ногами.
По винтовому дребезжащему трапу мы поднялись в помещение со столами и запахами жареных блюд. Было как в кафе «Арцеуловъ» — ароматы похожие, посетители похожие. Только не было самолета под потолком. Зато переливалась цветными огоньками многоярусная люстра. Похоже, что ее основу сделали из гребного колеса старинного парохода. Впрочем, разглядывать было некогда. Данилыч вел нас без остановки, мы снова поднялись по ступеням и оказались в круглом кассовом зале. Окошек здесь было больше, чем в коридорах. И народу хватало. Но мы не задержались и здесь.
— Топаем, топаем, орлы, — поторопил Данилыч.
Мы вышли на широкий балкон. Оказалось, что он по дуге опоясывает строение, похожее на многоэтажную пароходную корму. Совсем рядом блестела Тура с разноцветными многоэтажками Заречья на том берегу. А справа мы увидели дебаркадер для пассажирских теплоходов, грузовую пристань и портовые краны. Картина оказалась знакомая, хотя бывал я здесь не часто. Незнакомым было только здание, на балконе которого мы стояли. Я оглянулся. Над широкой дверью, из которой мы вышли, висела белая доска с черными буквами:
Ст. ПРИСТАНЬ-I
Туренских речных путей
Частное предприятие КНАБСА
Я спросил Данилыча:
— А кто такой Кнабс?
— Кнабс? А-а… — похоже, что дежурный по станции растерялся. — Вы спросите про это Валентиныча. А мне пора, я на службе… — Он сгреб нас за плечи и провел на другую сторону балкона. Отсюда открывались городские улицы. Вдали, между новостроек, белела башня Спасской церкви.
— Вот смотрите, орлы. Пойдете прямо, прошагаете через сквер где, фонтан «Дельфины», а за ним — улица Осипенко с автобусной остановкой. Можно доехать до центра… Только не заблудитесь.
— Где здесь блудить, — сказал Чибис. — Знакомые улицы…
— Ну, это как посмотреть, — озабоченно возразил Данилыч. — Стоит сместиться туренско-тюменскому вектору, и начинается чехарда… А вам вообще-то в какой район города надо?
— Нам вообще-то на улицу Красина. Там есть кафе «Арцеуловъ», — неожиданно для себя выдал я. — Может, слышали?
— О-о… Мы-то слышали! А вы откуда про него знаете? — Мне почудилось, что Данилыч слегка испугался.
— Потому что дядя Ян — наш друг, — гордо сообщил Саньчик.
Данилыч сдернул пилотку и хлопнул ей себя по клетчатому животу.
— Великий Вип! Чего же сразу-то не сказали? Тогда пошли!.. — Он опять сгреб нас растопыренными ручищами, и мы второй раз оказались в кассовом зале. Между двух окошек была дверца с надписью «Служебный вход». Данилыч втолкнул нас туда и шагнул следом. От двери тянулся коридор с покрашенными зеленой эмалью стенами. В стенах — ни окошек, ни дверей, только редкие лампочки в проволочных клетках. Свет от них был дохлый, конец коридора, терялся в сумраке. Над полом, по ногам, неуютно потянуло сквозняком. Я зябко переступил.
Но Данилыч успокоил:
— Здесь недалеко. Пройдете двадцать шагов, до первого поворота налево. По нему еще столько же. И окажетесь на дворе у Яна… Бывайте. Рад был познакомиться…
Данилыч шагнул назад, и закрыл за нашими спинами дверь.
— Сейчас придем в какую-нибудь Тьмутаракань, — предсказал Чибис. Но Бумсель бесстрашно бросился вперед. Мы бегом двинулись за ним и почти сразу увидели в стене проход налево. Свернули, и дальше — никаких приключений. Короткий коридор кончился у дощатой лесенки. Мы попрыгали по ней наверх и выскочили на привычный (просто родной!) «арцеуловский» двор! Ура!..
Мы обогнули грузовые фургоны и пошли к черному входу. У дверей сидел верхом на колоде Шарнирчик. Колотил молотком, превращал в блин консервную жестянку. Покосился на нас глазами-подфарниками.
— Привет, — сказал Чибис. — Что мастеришь?
Шарнирчик был в хорошем настроении, ответил охотно:
— Крышку для кармана на задн… — он глянул на Вермишат и закончил: — на кормовой части.
Встал, сунул железный блин сзади в трусы, похлопал по ним.
— Теперь не надо таскаться с сумкой через плечо… А вы откуда? С Пристани?
— Оттуда, — сказал я. — А ты как догадался?
— По запаху. Там особый воздух: речной и пароходный…
— Ты разве умеешь различать запахи? — удивился я. И уж потом спохватился, что Шарнирчик может обидеться. Но он только хмыкнул (вполне по-человечески):
— А ты думал! У меня нос получше, чем у вас. Наверно такой же, как у Бумселя… Да, Бумсель?
Бумсель запрыгал и облизал Шарнирчику колено — шаровой титановый суствав. А Шарнирчик вдруг пригорюнился, опять сел на колоду, подтянул ногу, уперся подбородком в облизанный шар. Проговорил монотонно:
— Рецепторы для обоняния — это фигня. Дело техники. Вот решить бы главный вопрос…
— Какой? — спросил Чибис.
— Все тот же… Есть у меня человеческая душа или нет?
— Разве отец Борис не решил еще? — дернуло меня за язык.
— Не решил… Он говорит, что такая проблема за пределами этой… как ее… богословской компетенции.
— Мало ли чего он говорит. А ты слушаешь и морально страдаешь, — разозлился я.