локонов, требовавших не меньше часа возни перед каждым выходом в свет, — ничего этого больше не было.
Узнай об этом Бубба, он бы заплакал. Ну, может, и не заплакал бы, а взял и застрелил кого-нибудь. Для начала — ее парикмахера.
— О прическе — ни слова, — сказала она, подняв ко мне голову.
— О какой прическе?
— Спасибо.
— Нет, я серьезно, у кого тут прическа?
Ее глаза цвета карамели потемнели.
— Что ты здесь делаешь?
— До меня дошел слух, что здесь можно послушать офигительную проповедь.
Она переступила с ноги на ногу.
— Ха.
— А что, нельзя? Заодно и с тобой повидаться.
Она посмотрела на меня, и я прочитал в ее глазах обиду, стыд и уязвленную гордость.
В прошлый раз мы виделись зимой. Выпили кофе. Потом вместе пообедали. Потом пропустили по рюмке. Чисто по-дружески. А потом вдруг оказались у нее в гостиной на ковре. Наша одежда валялась на полу в столовой. В том, что произошло дальше, было много злобы, печали, жестокости, восторга и пустоты. Позже, когда мы подбирали с пола свою одежду, чувствуя, как зимний холод высасывает из тела тепло, Энджи сказала:
— У меня есть другой.
— Другой?
Я выудил из-под кресла термомайку и стал ее натягивать.
— Другой. Поэтому больше никаких встреч.
— Тогда просто вернись ко мне, и к черту этого другого.
Обнаженная по пояс и сильно этим недовольная, она взглянула на меня, пытаясь расцепить крючки бюстгальтера, обнаруженного на обеденном столе. Я-то оделся гораздо быстрее. Хорошо мужикам: трусы, джинсы, свитер, и готово.
Энджи, продолжавшая бороться с крючками, выглядела несчастной.
— Ничего у нас не выйдет, Патрик.
— Да выйдет все.
Она решительно застегнула на себе бюстгальтер, словно ставя в наших отношениях последнюю точку, и потянулась за свитером.
— Нет, не выйдет. Как бы нам этого ни хотелось. По мелочам у нас расхождений нет. Но в главном мы никогда не договоримся.
— А с другим? — спросил я, обуваясь. — С ним у тебя все в шоколаде?
— Надеюсь, что да, Патрик. Надеюсь, что да.
Она натянула на голову свитер и рукой высвободила из-под ткани гриву своих волос.
Я поднял с пола свою куртку.
— Если с другим у тебя все так хорошо, Эндж, то чем мы сейчас занимались в гостиной?
— Считай, что это нам приснилось.
Я через всю комнату бросил взгляд на ковер.
— Хороший был сон.
— Возможно, — тусклым голосом сказала она. — Но я уже проснулась.
Стоял поздний январский вечер, когда я покинул ее квартиру. Город казался напрочь лишенным красок. Я поскользнулся и, чтобы не упасть, ухватился за черный древесный ствол. И потом еще долго стоял, держась за него. Стоял и ждал, пока пустота внутри не заполнится хоть чем-нибудь.
Через какое-то время я пошел дальше. Темнело. Температура падала, а у меня не было перчаток. И ветер поднялся.
— Ты слышала о Карен Николс? — спросил я, пока мы с Энджи шагали в тени деревьев в Бей-Вилледж. В листве мелькали солнечные пятна.
— Кто же о ней не слышал?
Вечер был облачный. Кожу ласкал влажный ветер, пахнувший приближающимся ливнем. Он мылом проникал в каждую пору тела.
Энджи взглянула на толстую марлевую повязку, закрывавшую мое ухо.
— Кто это тебя так?
— Да вот, вмазали по башке разводным ключом. Сломать ничего не сломали, но синячище знатный.
— Внутреннее кровотечение?
— Было, — кивнул я. — В травмопункте все промыли.
— Удовольствие еще то, подозреваю.
— Ниже среднего.
— Что-то часто тебе морду бьют, Патрик.
Я закатил глаза. Пора переводить разговор на другую тему. Хватит обсуждать мои физические достоинства, вернее, их отсутствие.
— Мне нужна дополнительная информация о Дэвиде Веттерау.
— Зачем?
— Ты ведь через него направила ко мне Карен Николс. Я прав?
— Ну да.
— Откуда ты его знаешь?
— Он собирался открыть свой бизнес, а «Сэллис & Солк» проводили для него проверку персонала.
«Сэллис & Солк» — контора, на которую теперь работала Энджи, — была огромной высокотехнологичной компанией по обеспечению безопасности. Она занималась всем на свете — от охраны глав государств до установки квартирных сигнализаций. Большинство ее сотрудников раньше работали в полиции или в ФБР, и всем им очень шли темные деловые костюмы.
Энджи остановилась.
— Патрик, а что за дело ты расследуешь?
— Да нет никакого дела. Строго говоря.
— Строго говоря… — Она покачала головой.
— Эндж, — сказал я. — У меня есть причины считать, что жуткая невезуха, преследовавшая Карен Николс в последние месяцы перед смертью, не была такой уж случайной.
Она прислонилась спиной к чугунной ограде дома из коричневого камня и запустила пальцы в свои остриженные волосы. Она вдруг показалась мне какой-то безжизненной. Может, от жары? Следуя традициям родителей, Энджи, отправляясь в церковь, всегда принаряжалась. Сегодня на ней были кремового цвета льняные брюки, белая шелковая блузка без рукавов и синий льняной блейзер, который она сняла сразу после выхода из церкви.
Даже со своей чудовищной прической (ладно, ладно, признаю, прическа была не такая уж чудовищная, даже вполне симпатичная, но только если вы не видели Энджи с длинными волосами) она выглядела сногсшибательно.
Она уставилась на меня. В ее глазах читался немой вопрос.
— Знаю, знаю. Сейчас ты скажешь мне, что я сошел с ума.
Она медленно покачала головой.
— Ты хороший сыщик. Ты не стал бы беспокоиться на пустом месте.
— Спасибо, — мягко сказал я. Меня самого удивило, какое облегчение я испытал, поняв, что хоть кто-то не считает меня сумасшедшим.
Мы двинулись дальше. Бей-Вилледж расположен в районе Саут-Энд; гомофобы и борцы за семейные ценности часто называют его Гей-Вилледж, потому что там обитает множество гомосексуалистов. Энджи переехала сюда прошлой осенью, через несколько недель после того, как покинула мою квартиру. Ее теперешнее жилье отделяло от моего примерно три мили, но с тем же успехом она могла перебраться на обратную сторону Плутона. Выстроенный компактными кварталами, состоящими из шоколадного цвета каменных домов с вкраплениями красной гальки, Бей-Вилледж находится между Коламбус-авеню и Массачусетской платной автострадой. В то время как весь остальной Саут-Энд становится все более модным местом и в нем как грибы после дождя растут галереи, кофейни и бары в духе голливудского ар-деко, а жителей, в 70–80-х спасших этот район от превращения в гетто, все активнее вытесняют дельцы, желающие по дешевке приобрести здесь недвижимость, чтобы уже через месяц продать ее втридорога, Бей-Вилледж кажется последним оплотом старых добрых дней, когда все знали всех. В полном соответствии с репутацией района, большинство пар, встреченных нами по пути, были однополыми; как минимум две трети из них выгуливали