видим, оказался путаным и не по существу. В общем, лучше бы господин городской химик помалкивал, глядишь, стал бы хоть немного похож на эксперта!
В целом же, подводя итог повторного явления Дэйны Хейса суду, следует признать, что тот умудрился допустить под присягой новые антинаучные утверждения и совершенно непонятно, для чего сторона обвинения опять вытащила его на свет и на глазах присяжных окатилась настоящим ушатом ироничных комментариев.
Следующий важный эпизод, который никак нельзя обойти молчанием, связан с повторными допросами полицейских Джеймса Вуда (James R. Wood) и Чарльза Скелтона (Charles L. Skelton). В этом суде они давали показания ранее, но теперь у обвинения появилась веская причина обратиться к ним снова.
Дело заключалось в том, что в ноябре 1872 года эти полицейские, действуя в паре, опрашивали владельца магазина Ристина, и последний заявил, что вечером 5 ноября Левитта Элли в своём магазине не видел. Между тем, в ходе судебного процесса Ристин обеспечил обвиняемому alibi, вступив тем самым в прямое противоречие со своими же собственными утверждениями.
Во время повторного допроса Генеральный прокурор уточнил у каждого из полицейских детали разговора с Ристиным. И Вуд, и Скелтон дали одинаковые ответы, из которых следовало, что Ристин в ноябре прошлого года не помнил, чтобы Левитт Элли появлялся в его магазине вечером 5 ноября.
А вот к февралю 1873 года он эту деталь припомнил. О возможных причинах улучшения памяти мистера Ристина, как, впрочем, и возможности оговора полицейскими этого достопочтенного гражданина, автор сейчас рассуждать не станет, предложив читателям подумать на этот счёт самостоятельно. Но в своём месте мы вернёмся ещё к вопросу о нестыковках в этом деле и истинной картине преступления.
Также сторона обвинения заявила, что желает ещё раз допросить ветеринара Стефена Дэя, а после того, как тот ответил на вопросы, в зал был приглашён ещё один специалист схожего профиля — доктор Теодор Верри (Theodore S. Verry), ветеринар-хирург с 10-летним стажем. Ранее Верри не давал показаний в этом суде, поэтому с формальной точки зрения допрашивать его было нельзя, поскольку представление свидетелей обвинения давно уже закончилось [и повторно начинать его в рамках одного процесса представлялось недопустимым]. Тем не менее, Генеральный прокурор заявил, что желает задать несколько вопросов новому свидетелю, и судья Уэллс разрешил это сделать. Что следует признать ожидаемым, поскольку судья во время этого процесса ни разу не отказал главному обвинителю.
Вопросы, задаваемые ветеринарам, касались специфических деталей, связанных с различиями венозной и артериальной крови лошадей. Чарльз Трейн хотел услышать от ветеринаров эдакое… да Бог его знает, что именно он хотел услышать и как намеревался использовать услышанное для обвинения Левитта Элли! Оба ветеринара совершенно согласно друг с другом заявили, что венозная и артериальная кровь лошади визуально неразличима и при попадании на предметы окружающей обстановки ничем не отличается от крови другого млекопитающего.
С точки зрения нашего повествования допрос ветеринаров представляется совершенно избыточным и даже бессмысленным. Главный обвинитель явно хотел услышать от экспертов что-то другое, но в который уже раз его желание осталось без удовлетворения.
Восьмой день процесса — 11 февраля — был посвящён выступлению адвоката Сомерби в защиту Левитта Элли. И это следует признать довольно странным, поскольку обычно прения сторон открываются выступлением обвинителя. Считается, что такая очерёдность — обвинитель первый, а защитник после него — делает суд более гуманным и справедливым. Дескать, адвокат получает возможность опровергнуть все без исключения доводы обвинения и тем самым максимально расположить сердца присяжных заседателей к горемыке-подсудимому.
В данном же случае порядок был изменён, что, несомненно, ухудшило положение Левитта Элли. Адвокаты не могли знать, как сторона обвинения скорректирует свою позицию после весьма убедительных выступлений свидетелей защиты. Обвинение уже не могло вводить в рамки процесса новых свидетелей и улик, но оно могло сместить акценты, изобрести некие новые доводы и остроумно парировать аргументацию защиты. Юридическое красноречие как раз и призвано компенсировать недостаточную убедительность аргументации приёмами риторики, которые мы можем обобщённо назвать эмоционально-демагогическими.
Необходимость выступать первым поставила адвоката Сомерби в довольно неприятное положение. Он должен был не просто суммировать всю ту информацию в защиту Левитта Элли, звучавшую ранее в ходе процесса, но и упредить возможные выпады стороны обвинения, которые ещё не были сделаны. Следует признать безо всякого преувеличения, что прозвучавшую в тот день речь Сомерби можно считать эталонным образцом юридического красноречия, и её надлежит рекомендовать будущим юристам для факультативного изучения наряду с речами таких общеизвестных судебных ораторов, как Цицерон, Плевако или Урусов.
Сомерби начал с довольно пафосного заявления, сказав, что не станет настаивать на презумпции невиновности, но будет настаивать на безусловной необходимости доказывания вины подсудимого. Он напомнил, что защита представила суду большое количество свидетелей, подтвердивших, что Левитт Элли хороший, мягкий и добропорядочный человек, много и честно работавший на протяжении всей своей жизни. Обвинение же не представило ни одного человека, утверждавшего обратное, так что в этом вопросе оно согласно с защитой. Не имея возможности доказать злонравие подсудимого, обвинение сосредоточилось на корыстном мотиве приписанного Левитту Элли преступления.
Для того чтобы обосновать существование такого мотива, обвинение полностью исключило из рассмотрения состояние финансовых дел обвиняемого в Нью-Гэмпшире. Логика подобного решения понятна — изучение имущественных и денежных дел подсудимого демонстрирует его материальное благополучие.
Далее со стороны адвоката последовал неожиданный и очень едкий выпад в адрес судьи Уэллса, но чтобы понять истинный смысл произошедшего, необходимо небольшое пояснение. Защита представила суду большое количество свидетелей из Нью-Гэмпшира — это были друзья детства подсудимого, его деловые партнёры и даже родной брат. По роду своих занятий это были разные люди — муниципальный чиновник, адвокат, работник банка, кондуктор трамвая, ломовой извозчик и пр. Все они приехали в Бостон специально для того, чтобы сказать своё слово в защиту Левитта Элли. Их поддержка вызвала вполне ожидаемое раздражение как обвинителей, так и судьи Уэллса, который во всём поддерживал прокуроров. Во время одного из заседаний судья не сдержался и, обратившись к присяжным заседателям, проговорил, что неизвестно «какого сорта люди были избраны на должности в Нью-Гэмпшире» («we do not know what sort of men they elrct to office in New Hampshire»). Тем самым судья продемонстрировал недоверие свидетелям защиты и косвенно призвал к тому же самому присяжных.
Теперь же адвокат Сомерби напомнил членам жюри об этом некрасивом эпизоде и весьма здраво заметил, что слова судьи подрывают доверие к свидетелям из другого штата, причём все эти свидетели