затем бросать ее на время, а то и навсегда, если ему предложат что-то более заманчивое. Впрочем, по временам – не часто и, как можно подозревать, чрезвычайно неохотно – он все же возвращал деньги, полученные за невыполненный заказ.
Поздней осенью 1497 года к Микеланджело обратился один из наиболее влиятельных церковных сановников из числа французов, живших в Риме, Жан де Билер де Лагрола. В письме, отправленном 18 ноября старейшинам Лукки, кардинал кратко пояснил, какой замысел ему видится: Микеланджело надлежало «вырезать из мрамора „Пьету“, то есть облаченную в одеяния Деву Марию, сжимающую в объятиях нагое тело Христа, дабы потом установить ее в некоей капелле, которую мы надеемся возвести в соборе Святого Петра, в капелле Санта-Петронилла»[303]. Договоренность об этом была достигнута совсем недавно: по словам кардинала, он «только что» дал свое согласие.
Микеланджело получил этот заказ благодаря красноречивому заступничеству Якопо Галли, который поручился за него в окончательном варианте контракта, смело пообещав, что его протеже завершит работу за год и что «это будет самая прекрасная мраморная статуя, существующая сегодня в Риме, и что ни один мастер ныне не выполнит сию работу лучше»[304]. Микеланджело, как наверняка указал Якопо Галли, был блестящим молодым скульптором, способным достичь невероятного, беспрецедентного уровня натурализма. Если наделить мраморных Христа и Деву Марию живой плотью античного распутного «Вакха», которого наверняка показали кардиналу, то она обещала придать монументу почти галлюцинаторную осязаемость.
Де Билер, гасконец по рождению, был кардиналом и опытным дипломатом. Занимавший пост аббата Сен-Дени с 1474 года, он успел побывать посланником в Испании, а затем был направлен с дипломатической миссией в Германию; постепенно он поднимался все выше и выше по ступеням церковной иерархии, пока, видимо в возрасте шестидесяти лет, по повелению молодого короля Карла VIII не занял должность посланника при папском престоле. Его хорошо знал кардинал Риарио, а значит, и Якопо Галли. Его представления об искусстве, архитектуре и тому подобных материях сформировались во Франции конца XV века, где существовали многочисленные образцы скульптурных групп в натуральную величину на сюжет «Положения во гроб». «Пьета» была вариантом «Положения во гроб», квинтэссенцией страдания, избавленного от лишних атрибутов и сведенного к минимуму персонажей, то есть к матери и ее умершему сыну. Монументы подобного типа часто воздвигались во Франции и в Северной Европе, но не в Риме. Один из величайших французских образцов жанра «Положение во гроб» конца XV века находится в Солемском аббатстве в долине Луары; он датирован 1496 годом и украшен гербом Карла VIII, царственного повелителя де Билера. Солемское «Положение во гроб» также выполнено в натуральную величину и установлено низко, чтобы фигуры располагались на одном уровне со зрителями[305]. Подобным образом предполагалось разместить «Пьету» де Билера в Риме.
За эту скульптуру Микеланджело был обещан гонорар, в три раза превосходивший полученный за «Вакха», а сам заказ был столь важен и значим, что один мог создать репутацию своему автору. Он требовал абсолютной сосредоточенности и полной отдачи. В третью неделю ноября Микеланджело лично отправился в Каррару проследить за добычей мраморной глыбы; возможно, подходящий камень указали ему местные каменотесы, но окончательный выбор он сделал сам[306]. Он остановился на глыбе, находящейся чрезвычайно высоко и потому труднодоступной. Спустя более четверти века один из помощников Микеланджело, Доменико ди Джованни да Сеттиньяно по прозвищу Тополино, или Мышка, писал Микеланджело, что обнаружил пригодный мрамор «прямо под» тем местом на горной круче, где некогда добыли камень для «Пьеты», «на склонах Польваччо, на том самом обрыве, где, как Вы знаете, мрамор залегает самый лучший»[307].
* * *
К 13 января 1498 года друзья Микеланджело в Риме стали волноваться, ведь он давно не подавал о себе вестей. Это мы знаем из письма, посланного Буонаррото во Флоренцию человеком, который недавно вошел в окружение Микеланджело, его ассистентом. О происхождении этого молодого человека нам ничего не известно, до нас дошло лишь его имя – Пьеро д’Арджента, или Петр из Ардженты, и имя его отца, то ли Джанотто, то ли Джованни. Судя по отрывочным сведениям, прежде он служил цирюльником кардинала Риарио, а значит, жил через улицу от Микеланджело, в палаццо делла Канчеллерия[308]. Вазари упоминает, что с Микеланджело «подружился цирюльник кардинала, который был и живописцем, и весьма старательно писал темперой, рисовать же не умел».
Видимо, Микеланджело выполнил картон для этого цирюльника, переквалифицировавшегося в художника, чтобы тот на основе этого картона написал небольшой алтарный образ – изображение принимающего стигматы святого Франциска. Эта картина, исчезнувшая много веков тому назад, находилась в церкви Сан-Пьетро ин Монторио[309]. В другом тексте XVI века упоминается, что автором ее был Пьеро д’Арджента, и все как будто становится на свои места. К лету 1497 года, когда в Рим приехал Буонаррото Буонарроти, чтобы известить брата о печальном финансовом положении семьи, Пьеро явно уже входил в ближайшее окружение Микеланджело, ведь впоследствии он будет посылать Буонаррото самые теплые дружеские письма. Ничего не известно о том, какие чувства испытывал к Пьеро Микеланджело, но Пьеро был предан ему на протяжении десятилетий и, судя по всему, искренне к нему привязан. Во время осады Флоренции, в 1529–1530 годах, и после того он отправлял Микеланджело трогательные письма, осведомляясь о его благополучии и, если он в том нуждается, предлагая приют в собственном доме[310]. Можно без преувеличения сказать, что их отношения были необычайно тесными для мастера и ученика. В течение десятилетий Микеланджело часто проявлял глубокие чувства к молодым людям, жившим с ним под одной крышей, волновался об их здоровье и ухаживал за ними, если им случалось заболеть, а когда один из них умер, предавался скорби, граничащей с отчаянием.
Что касается Пьеро, то он воспринимал себя буквально как члена семьи Буонарроти. Его многословное, полное всевозможных сплетен письмо, отосланное Буонаррото в январе 1498 года, проникнуто тревогой за скульптора, всецело поглощенного выбором мраморной глыбы: «Мессеру Якопо Галли и всем нам не по себе, ведь он до сих пор не написал». Не имеет ли Буонаррото вестей от брата? Пьеро завершает письмо на веселой ноте, но его чувство юмора, весьма характерное для XV века, сегодня показалось бы нам жестоким до отвращения. Единственная новость, пишет Пьеро, – это что в Риме бушевала метель и они утонули в сугробах по самую задницу. Огня погреться нет, вот разве что парочку злодеев сожгли на костре на Кампо деи Фьори «за все их благодеяния»[311].
Пьеро попросил Буонаррото