чувствую себя членом семьи. Я отдалилась от них и замкнулась в себе. И как ни ужасно это звучит, дни считала до их отъезда. Меня пугали откровенные взгляды Шарапова, я шарахалась от его случайных прикосновений как ошпаренная. Где-то в глубине души закрадывались подозрения относительно истинных причин его откровения. И от этой правды мне было страшно до ужаса и противно до тошноты. Дошло до того, что после школы я шла к Таньке и задерживалась допоздна или просто бродила по городу, а на выходные неизменно уезжала в Сиреневую Слободу. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но они отбыли в Германию, а я переехала к бабушке с дедом и три года пыталась забыть этот кошмар, словно его и не существовало. Может быть, мне и не удалось сделать это полностью, но, по крайней мере, я снова научилась беззаботно смеяться, обрела некоторое душевное равновесие и перестала шарахаться от любого шороха за спиной.
Я не хотела, чтобы они приезжали, так мне намного легче думать о маме, даже скучать по ней. Я никогда не выказывала желание поехать к ним. Они присылали мне вещи и деньги, а на восемнадцатилетие ноутбук подарили, наверное, мама чувствовала себя виноватой, хоть я и сама отказалась ехать, но и без меня она была вполне счастлива в Германии. Пусть бы и оставалась там! Ариан, зачем они приехали? Ведь ничего не изменилось, — девушка замолчала, глядя прямо пред собой.
Парень пожалел, что уже не курит. Сейчас очень кстати была бы сигаретка или хотя бы стаканчик чего-нибудь покрепче, чем сухое вино.
— Я набью ему морду, пусть только этот моральный урод еще раз посмотрит в твою сторону! — процедил сквозь зубы Старовойтов.
И это были не пустые слова. Если бы сейчас Шарапов оказался рядом, парень, не раздумывая, набросился бы на него с кулаками.
Ариан двадцать четыре года жил в мире, где подобное не могло произойти. Он был единственным ребенком в семье, а родители хоть и являлись состоятельными людьми, не утратили человечности и порядочности, ни тогда, когда жили в Чехословакии, ни теперь в Москве.
Его мама боготворила отца, никогда не стремилась к светской жизни. Единственное, что ее по-настоящему интересовало и заботило — их семья. Она двадцать пять лет супружеской жизни оставалась безупречной хозяйкой, преданной женой и любящей матерью.
И отец, Ариан знал точно, очень ценил все то, что находил только дома.
То, что произошло с девушкой, не укладывалось в сознании. Рассказ Юли потряс Старовойтова до глубины души, ведь девочка с огромными бездонными глазами стала ему по-настоящему близка. С ней не должно было произойти подобное, а такие люди, как Шарапов, не имеют права ходить по земле.
Парень присел рядом на поваленное дерево, обнял ее, и Юля уткнулась лицом в его плечо.
— Прости меня… — донеслось до него едва слышное, хрипловатое… — Прости, что сваливаю на тебя все это…
— Перестань. Не за что тебе извиняться. Ты ни в чем не виновата!
— Думаешь? А мне порой кажется, со мной что-то не так, раз это случилось в моей жизни. Раз подобные чувства могли возникнуть у человека, который с пеленок меня воспитывал.
— Это с Шараповым что-то не так, Юлька! Ему явно пора обратиться к психиатру, потому что с головой у него проблемы! А с тобой все хорошо! Все пройдет, надеюсь, забудется, и ты будешь счастливой, любимой и самой желанной… Я обещаю, все будет именно так! Ты особенная девочка, и судьба твоя будет такой же…
— Правда?
— Конечно! — кивнул Ариан.
И Юлька ему поверила.
Глава 12
Ариан никогда не любил бывать на похоронах. Жизнь казалась слишком короткой и в некотором роде даже бессмысленной, все равно ведь конец у всех один.
А сейчас он знал, его присутствие в доме Емельяновых неуместно и нежелательно, но оставить Юльку одну не мог. Поэтому рано утром отправил ребят из охраны в город за гвоздиками. Присев на краешек надувного матраса, несколько минут смотрел на лицо спящей девушки — измученное, осунувшееся, но такое же бесконечно прекрасное.
Они почти до рассвета просидели около костра, в который Ариан подбрасывал хворост, окутанные влажностью, поднимающейся от пруда, и горьковатой дымкой костра, погруженные в собственные мысли. Юля завернулась в плед, который Старовойтов принес из дома, а парень обнимал и слышал, как она вздыхает. Они не разговаривали, но он догадывался, о чем были ее мысли. Он же думал о ней… И чем больше думал, тем отчетливее понимал, все его сомнения и подозрения, что подспудно не давали покоя, обретали четкий смысл, в котором был почти уверен. И эта убежденность расставляла все точки над «i», все объясняла, но облегчения не приносила. Наоборот, было еще тяжелее. Ближе к рассвету Юлька все же уснула, парень почувствовал, как обмякло ее тело, дыхание стало глубже, ровнее. Тогда он подхватил девушку на руки и отнес в дом, поблагодарив Бога за небольшую передышку для нее.
А сейчас смотрел на нее и чувствовал, как от бесконечной жалости к этой девочке у него щемит сердце, а от несправедливости и невозможности повернуть время вспять перехватывает горло.
Он с неохотой коснулся ее плеча. Юля тут же распахнула глаза и села.
— Я уснула? Который час? — тут же спросила.
— Семь, — отозвался он, поднимаясь на ноги. — Сделать тебе кофе? — спросил он.
— Нет, не нужно. Мне надо идти… — сказала девушка, отбрасывая в сторону плед. — Наверное, мне все же стоило остаться дома. Это неправильно, они там, а я здесь, да еще и сплю.
— Юль, перестань! Не следует изводить себя, так и заболеть недолго… Твоего деда это уже не вернет, так устроена жизнь! Старые люди уходят, а молодым надо жить. Таков закон, другого не существует!
— Он мог бы еще пожить, если бы…
Парень ничего не ответил.
А Юля все поняла без слов.
В Сиреневую Слободу они поехали на машине, на заднем сиденье уже лежали гвоздики, пакет со спиртным и кое-какой едой. Один из охранников подсказал Старовойтову, что в деревне так принято, поэтому купил, что считал нужным. Ариан засунул в пакет деньги, понимая, что Емельяновым они не помешают.
В доме, как и вчера, было полно людей. Свои, родные, соседи, приятели деда, местные, которые его уважали и знали всю жизнь. Сегодня в доме уже не царили ощущения растерянности, потерянности, безнадежности и отчаяния.
Бабушка уже не разводила беспомощно руками, а на лице, испещренном многочисленными морщинками, застыла мучительная покорность судьбе. За ночь она, казалось, смирилась с той