парень изменил девушке с другой, и мне должно быть интересно. Я качаю головой и говорю, что не понимаю, почему мужчинам так тяжело оставаться верными. Как Тому (может быть) и папе. Правда, я и не хотела, чтобы папа оставался верным. Я хотела, чтобы он ушел.
Вот бы у него нашелся рак. Но тогда за ним пришлось бы ухаживать его семье — бабушке, и маме, и дяде Марку, и остальным. Интересно, насколько обреченным он должен стать, чтобы они его простили?
Не думаю, что дядя Марк когда-то сможет. Во-первых, Клэр ему такое не позволит. А мама? Знаю, что она не знала, но догадываюсь, что она догадывалась. Она так злилась, когда узнала об измене. Странно. Он ей не нравился уже. Но, видимо, брачный обет все-таки значил что-то для нее. Она больше злилась об этом, чем о другом. Конечно, об измене легче говорить, но мне не помешало бы побольше неподдельной ярости. Чтобы мама меня поддержала. Швырнула кислоту ему в лицо, избила бы ремнем. Напоила бы его и сбросила с обрыва в автомобиле. Связала бы его и заморила голодом, чтобы он стал похож на мешок из кожи и костей.
Или любила бы меня, хотела мною заниматься, вину загладить, приложить усилие. А не грустила постоянно, потому что мы теперь должны быть счастливы, и я стараюсь, так стараюсь. Иногда мне хочется другую маму, потому что, может быть, тогда я была бы не такой, другой — сильнее, здоровее душой и разумом.
Маме — маленького льва, для храбрости. Или замОк с ключом, чтобы сбежать. Лев прямо пОд мышкой, на запястьях — замОк с ключом. У мамы они будут маленькими. Она не сильно храбрая. Наверное, сознания лишится на полпути.
Странно, что многие берут горох. Мне постоянно приходится обновлять запасы. Вкус у него противный. Я лучше съем отбросы, чем банку этих зеленых шариков. Включаем свет и открываемся. Я режу ветчину. Сначала звук, будто свинья рожает, а потом ломтерезка вдруг резко останавливается. Я отпрыгиваю, будто меня пытались укусить. Кэт говорю, что она сломалась. Она велит использовать готовые кусочки, пока она не дозвонится до менеджера. Говорит, боится ломтерезки, не любит с ней работать. Она вегетарианка и не любит мясо, не любит его трогать, не любит запах. Говорит, она звучит как рык — у нее волосы дыбом встают.
У Катрины волосы короткие, на шее формируют треугольник. Я иногда хочу постричься очень коротко, чтобы больше не беспокоиться о волосах. Сушить их, мотая головой, как пес. Но не знаю, это тяжелое решение. Мне нравится моя копна волос. Прячет меня от чужого взгляда, а когда ветер сдувает волосы с лица назад — это восторг, чувствую себя эльфийкой или принцессой с другой планеты. Девушкой в кино, которая может кем угодно стать, но пока никто. Обычная. Особенная. Как все и не совсем как все. Может, меня полюбит хороший юноша, если я смогу быть этой девушкой на ветру всегда, а не только в дни с определенными погодными условиями.
Семья у нас — только я и мама. У меня нет друзей, которых можно назвать моей семьей. Марк и бабуля вернулись, но я им пока не доверяю. Может, Марку подойдет змея, такая черная, ест белую. Или свой хвост. по кругу. Возвращаясь на круги своя. Наверное, сейчас ему хотелось бы нечто со справедливостью. Не думаю, что у меня получится это предоставить. Это большая просьба. Он может дать мне взятку — разрешить набить себе татуировку. Змея пойдет ему на спину, справедливость — тоже. Либо одно, либо другое.
К рукам приклеилась газетная бумага, хотя я их помыла. Противно. Я тру и тру их — тщетно. Надеваю резиновые перчатки. Людям не понравится, если готовить им еду будет девушка с руками как у бездомного.
Не все бездомные, конечно, грязные. Я легко могу бездомной стать — не буду исключать такой возможности. Поссорюсь с мамой сильнее, чем обычно, например. Или одну из нас уволят. Сделаем еще одну ошибку в череде ошибок, что привели нас в этот дом. Где мыться, если ты бездомный? Где стирать одежду? Можно в бассейне, но ведь нужны порошок, шампунь, кондиционер и все такое. Где эти люди оставляют свои вещи? Логистику бездомности тяжело понять. У меня всегда был дом. Я бы боялась спать на улице, потому что незнакомцы могут быть ужасны. Особенно мужчины, но и женщин я бы обходила стороной.
Не люблю, короче, когда руки грязные. Спасибо за мой темный лак. Нет ничего хуже, чем грязь прямо под ногтями.
Самые дешевые у нас — это тонюсенькие кусочки медовой ветчины, так что берем их. Кто-то приходит за булочками к завтраку, что странно — мне казалось, что только нам приходится работать рано утром в воскресенье. К девяти часам мы заняты: люди приходят за газетами и круассанами — заесть похмелье или голод. Заходят пьяницы, которые хотят напиться, но не могут, потому что алкоголь продают только с полудня. Они жадно смотрят на часы. Опрятные, которые не выглядят как пьяницы, ждут до полудня и вдобавок покупают что-нибудь поесть, чтобы их не подозревали. Поверить сложно, как сильно мы зависим от глупостей вроде еды, и сигарет, и шоколада, и билетов лотерейных. Я размышляю, за чем бы я побежала в магазин в пижаме. Наверное, за молоком.
Люблю работать по воскресеньям. Платят больше плюс можно унести домой газеты. Мы никогда не продаем их все. Приятно получать что-то бесплатно. Я вырезаю из них иллюстрации и клею в специальную тетрадь, где собираю идеи для рисунков. Но не копирую их.
Может, иногда. Нужно уметь на случай, если клиент захочет что-то определенное. Скопировать зарисовки да Винчи, персонажей из мультфильмов. Если копируешь, нужно делать хорошо. Нет ничего более печального, чем плохая копия любимой вещи. Татуировка Микки-Мауса — это убого, а татуировка Микки-Мауса, который лишь слегка напоминает Микки-Мауса, это чертова трагедия.
У Катрины на спине клеймо, кельтское плетение. В Польше делала, чтобы поддержать подругу. Выглядит не очень. Дизайн сложный, но непримечательный, темные цвета выцвели давно. Такой татуировкой хвастаться не хочется.
Набить татуировку легче, чем свести. И не так больно. Скорректировать можно что угодно, если деньги есть. Я знаю, что не в деньгах счастье, но они могут купить стабильность, а это уже что-то. Я бы хотела жить стабильно, знать, что все будет в порядке, что у меня будет еда и крыша. Что я могу получить образование и