Мы пообедали вместе с детьми, а потом Эльза позвала нас в спальню, где заканчивала кормить малышей из бутылочек. Она прижимала плачущего ребенка к плечу и гладила по спинке, глядя на нас поверх его головы.
— Вероятно, вам хотелось бы немного отдохнуть после обеда у себя в комнате.
Я попыталась заверить, что мы с удовольствием еще поработаем или просто поиграем с детьми, но Эльза меня перебила:
— Во второй половине дня у нас обычно посетители: семьи омег приходят присмотреть себе детей, альфы приносят новых малышей. Так что, наверное, вы решите отдохнуть подальше от глаз за закрытыми ставнями.
Я откашлялась:
— Благодарю. Нам не хотелось бы навлечь на вас неприятности.
Эльза громко рассмеялась, качая ребенка:
— Я кривоногая женщина, похоронившая мужа. У меня на руках тридцать детей и с каждым днем их становится все больше. Думаете, мне неприятности впервой? А теперь идите. Я позову вас, когда все уйдут. — Она достала из кармана фартука большие ножницы. — И разберитесь с волосами. Мне бы не хотелось, чтобы вы тут вшей развели. Или чтобы вас по ошибке приняли за конокрадов.
Вернувшись в комнату, я отвязала руку и усадила Кипа, накинув ему на шею полотенце. Его волосы, отросшие в резервуаре, стали еще длинней и почти доходили до лопаток. Я отделила прядь и отрезала ее по возможности близко к голове. Кип вздрогнул, когда тупые стороны лезвий коснулись кожи.
— Ты хоть знаешь, как стричь?
— Последние несколько лет в деревне я стригла Зака.
— И вот что из него получилось.
Я засмеялась, но меня не отпускал страх в глазах Нины, когда она рассказывала о Реформаторе. Очень трудно было соотнести свои воспоминания о моем осторожном бдительном близнеце с этой устрашающей фигурой. Узнать, что он виновен не только в том, что случилось с Кипом в резервуаре, но и в других ужасных деяниях, о которых упоминала Нина. А самым страшным было то, что частично и я за них в ответе. В моих силах остановить его прямо сейчас. Я посмотрела на ножницы. Никакие солдаты Синедриона не помогут Заку, наберись я смелости перерезать себе вены.
Кип повернулся и посмотрел на меня:
— Долгое молчание несколько нервирует. Ты точно не собираешься испортить мою прекрасную юношескую красоту?
Я засмеялась и взяла следующую прядь, согретую теплом его шеи. Подержала несколько секунд и приступила.
На стрижку ушло достаточно много времени. У меня получилось не очень аккуратно, но в итоге на полу выросла кучка каштановых волос, а на голове Кипа осталась неровная щетина, напоминающая кукурузное поле сразу после сбора урожая.
Я решила постричься сама, несмотря на возражения Кипа, но позволила ему помочь мне с затылком. Я не вполне понимала, насколько обросла, пока не обрезала волосы до подбородка и не покачала головой, привыкая к легкости. Мы замели отрезанные волосы и выбросили в заднее окно, следом вытряхнув полотенце. Стоя у окна, мы наблюдали, как пряди медленно летят на мостовую.
Кип неустанно ерошил свою новую стрижку.
— На это ведь уходят годы? Чтобы отрастить такие волосы?
— Обычно да. Но есть много вещей нам неизвестных, — отозвалась я, устало приваливаясь к нему.
— В моем случае это преуменьшение, — усмехнулся он.
— Я о том, что мы почти ничего не знаем о резервуарах. Как там протекают процессы? Какой длины были твои волосы, когда тебя туда поместили? И стригли ли тебя вообще?
— Знаю. — Он все еще потирал голову. — Это всего лишь догадки. Не думаю, что они помогут мне вспомнить, но все же сложно не строить никаких предположений.
* * * * *
Мы собирались остаться всего на день или два, чтобы собраться с силами, но Эльза ни о чем нас не спрашивала и, казалось, была благодарна за дополнительную помощь. Так что со временем, недели через три, мы полностью погрузились в рутину: утром и вечером работали, а днем прятались в комнате, где я получала возможность на несколько часов высвободить руку. Несколько раз любопытство брало верх над осторожностью, и я оставляла руку привязанной для послеобеденной вылазки в город.
После длительного одиночества в камере сохранения меня все еще обескураживали толпы народа. Кипу, однако, толчея ничуть не мешала. И хотя у нас не было денег на покупки, ему нравились давка на рынке, запах жареных орехов и глинтвейна, громкие голоса. За час мне почти удавалось поверить, что мы — обычные люди, за которыми никто не охотится. Но даже в городе омег встречались альфы: мытари, солдаты, странствующие торговцы. Несколько раз, увидев незаклеймённые лица или красную форму солдат Синедриона, мы мгновенно бросались наутек, пробираясь обратно в приют узкими проулками.
Однажды поутру, придя на рынок, мы заметили, что у центрального колодца собирается толпа. На высоком помосте стояли два солдата, так что мы встали чуть поодаль, но даже из-за толпы и груженой дынями телеги видели, что происходит. Мужчина лет на десять меня постарше стоял, привязанный к столбу, а солдат стегал его кнутом по голой спине. Каждый удар сопровождался болезненным вскриком, но звук, с которым кнут рассекал воздух, а затем хлестал плоть, страшил сильнее.
В это время другой солдат зачитывал указ, стараясь перекричать удары кнута и вопли несчастного:
— …За это преступление подсудимый приговаривается к десяти ударам. Затем, после задержания за срыв информационного плаката Синедриона, выяснилось, что арестованный омега не уведомил местного советника об изменении места жительства, за что приговаривается еще к десяти ударам, а также еще к пяти ударам за неуплату подати в новом селении на протяжении трех месяцев.
Солдат закончил прокламацию, но порка не прекратилась. Толпа безмолвствовала, но морщилась всякий раз, когда плеть впивалась в обнаженные плечи. Там, где ранее горели одиночные рубцы, плоть превратилась в сплошное красное месиво, а пояс брюк пропитался кровью.
Я оттащила Кипа подальше, но, даже отступая по переулку, мы еще долго слышали хлесткие удары.
— А как же его альфа? — промолвил Кип на пути в приют. — Она ведь тоже все почувствует.
— Думаю, Синедрион это не волнует. Они готовы заплатить такую цену — какая-то женщина где-то там далеко несколько часов будет кричать от боли, но они пойдут на это, чтобы на примере ее близнеца сотням омег было неповадно. Синедрион проделал хорошую работу по отделению близнецов друг от друга. Она, небось, и сама не поймет, отчего мучается. А Синедриону нет до этого никакого дела.
— Но если она узнает — готовы ли альфы с этим согласиться? Не придут ли в ярость, узнав, что из-за собственного Синедриона невиновные подвергаются пыткам?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});