Читать интересную книгу На все четыре стороны - А. Гилл

Естественно, мы прибываем на вертолете. Дорога из аэропорта Ниццы вьется по живописным горным карнизам; по ней течет целый поток богачей и тех, кто хочет поглазеть на богачей.

С вертолетной посадочной площадки нас в мгновение ока перебрасывают на наше судно. Судно в Монте-Карло – это звучит гордо. Одна из фраз, которые приятно обронить в разговоре как бы невзначай: «Хотим заскочить в Монте, взглянуть, как там наше суденышко». На самом же деле монакская гавань напоминает плавучие трущобы. Это огромное беспорядочное скопление безобразных, неуклюжих штампованных корыт, поставленных на прикол в помойной яме.

Катера в Монте-Карло служат своим хозяевам для того, чтобы нюхать кокаин, заниматься дозированным сексом и врать наперегонки. Они пугливо цепляются сходнями за набережную. Беда этих пластмассовых бардаков в том, что они не умеют плавать по-настоящему. Вы понимаете, что если их опрометчиво отвяжут от берега, они будут беспомощно бултыхаться поблизости, пока не потонут. Монакские суда никогда не покидают своего порта, и это хорошо, потому что их владельцы никуда не стремятся. Раз они здесь, значит, пункт назначения уже достигнут.

Судовой интерьер отличается тактичной элегантностью, как обстановка в приемной швейцарского проктолога. Может, кто-нибудь объяснит мне, почему стены кают принято украшать изображениями других кораблей? Никто ведь не развешивает на стенах своей гостиной вставленные в рамочку вырезки из буклета агентства по торговле недвижимостью. Ну да ладно, хватит брюзжать: мы здесь, к чему и стремились. Подумаешь, нет спутникового ТВ – зато самый важный прибор, холодильник, работает сверхурочно. Судя по недержанию шампанского, у нашего судна обострился простатит.

Корабли навязывают интимность. Что бы вы ни делали, кто-нибудь всегда рядом. Химический нужник соседнего катера не дальше чем в полутора метрах от вашей подушки – вас отделяет от него лишь пара тонких пластиковых перегородок.

С палубы (той, что повыше) очень удобно смотреть, как все остальные смотрят на нас. И действительно, все остальные уже здесь. Почему автомобильные гонки привлекают стольких людей? Это одна из глупейших тайн современной жизни. Десятки тысяч зевак с набитыми евро карманами стягиваются сюда ради создания безликой пешеходной массовки. Они бродят вдоль рядов пришвартованных к дамбе сортиров, крыши с которых сняты, как с кукольных домиков, чтобы нас было получше видно. Каждый катер – окошко в фальшиво-блестящую жизнь, картина, по выразительности не уступающая дантовским. Ведерко с шампанским на столе, парочка девиц в бикини, стюард с ботулизмом на подносе, огромная ваза с букетом, точно для роженицы, и трое-четверо наливающихся пивом бездельников в пестрых шортах и футболках с логотипом какого-нибудь бессмысленного курорта, еле прикрывающих их толстые розовые волосатые животы.

Эти катера можно принять за живую рекламу «Будвайзера» или ночного клуба с лэп-дансом, но больше всего это зрелище напоминает наглядную агитацию за вступление в Рабочую революционную партию. Ей-богу, как на духу, положа руку на сердце: со стороны мы выглядим отвратительно. Не просто как шумные, нелепые, вульгарные позеры, а как люди, кичащиеся своей продажностью, и это отталкивает. В основном потому, что все это сплошной обман. Мы не живем здесь. Мы не ведем такую жизнь. Мы взяли свои лодки напрокат или сели кому-то на шею. Или нас самих взяли напрокат – словом, все обман.

В Монако нет ничего величественного. Это не скачки. Здесь нет ни возвышенности, ни житейской мудрости. Весь порт – эпическая панорама в духе «Монти Пайтона», карикатура на средневековое паломничество или крестовый поход. Повсюду развеваются флаги и знамена с геральдическими символами, народ щеголяет в ливреях своих любимых механических рыцарей. И пахнет тут так, что кружится голова: горячей пиццей, потихоньку тухнущими бутербродами, портовыми проститутками, кремом для загара, липкой помадой, косметическим молочком, скользкими презервативами, несвежими купальниками, пропотевшими нейлоновыми подмышками, перекаленным на сковородках растительным маслом. И со всем этим смешан неистребимый смрад разогретой канализации.

Монако похож на крышку гигантского котла, доверху наполненного бурлящими нечистотами. От него разит потребительством и коррупцией. Солнце превращает нас всех в огромную вонючую запеканку из прогорклого жира, мяса, хрящей и кроссовок Nike.

Наверное, вам интересно послушать про девчонок. Их тут и правда навалом. По большей части противных, непригодных к употреблению – они так азартно машут вымпелами «Феррари» своих немецких дружков, что их жирные сумочки хлопают по жирным задницам.

Есть и другие, малость посимпатичней. Добро пожаловать на борт – вот они, знаменитые палубные девушки. Может, еще не проститутки, но почти. У палубных девушек два выражения – недоступности и скуки. Недоступность предназначена для чужаков, а скука для тех, с кем их познакомили и чьих имен они не помнят.

Они лежат на пластике, точно бритые морские котики, страдающие анорексией, а выбирают их, как автомобили, за аэродинамические свойства корпуса. Это не семейные пикапы и не любимые, холеные классические модели. Они ненадежны и неэкономичны, их не хочется демонстрировать родственникам. Думаете, на них можно хотя бы прокатиться? Да нет, не выйдет. Они и в этом похожи на гоночные машины: внушают надежды, но в ответственный момент ломаются. Жмешь на стартер, а результата нет.

Представители сильного пола тоже хороши. Те, что постарше, смахивают на опустившихся коммивояжеров. Пьяные, заляпанные мочой, назойливые, горластые и не внушающие доверия – в общем, кошмарные типы, хотя в них и чувствуется некая незавершенность. Только в комплекте с теми, что помоложе, кошмар обретает истинную полноту и законченность. Кстати, большинство этой потной, дышащей шампанским публики относится скорее ко второй категории – тех, кого можно назвать условно молодыми.

И хотя все вокруг словно бы насквозь пропитано сексом, кричит о сексе, воет, стонет и голосит о сексе, вы почему-то уверены, что здесь очень мало подлинного, откровенного, энергичного, нормального генитального секса – того, что происходит один на один и лицом к лицу. А если он все же случается, то лишь потому, что этого нельзя было избежать. И постскриптум: он никогда, никогда не приносит удовлетворения.

Итак, мы прибыли сюда на уикенд, уговорили кучку порошка и ящик «Сан-Мигеля». Ну и что же мы теперь делаем?

Откровенно говоря, практически ничего. Планы у нас, конечно, наполеоновские, причем бо́льшая их часть начинается с побега из Монако. Можно поехать в Сен-Поль-де-Ванс и найти ресторан в горах. Можно заглянуть в часовню Матисса. Прошвырнуться по магазинам. Посетить Аквариум, чтобы на минутку почувствовать себя Жак-Ивом Кусто. Но беда в том, что всякая активная деятельность сопряжена с серьезной нервотрепкой. Спокойно кататься по Монако могут только участники гонок, но путь за его пределы закрыт и для них. Город превращен в лабиринт заградительных барьеров, охраняемых полицейскими того сорта, который нравится очень богатым людям, а именно злобными вооруженными метрдотелями.

Если вы все-таки решили куда-нибудь махнуть, лучше всего воспользоваться тендером (это разновидность катера) или водным такси. Но они могут доставить вас лишь на другой кусок берега, по которому тоже нельзя перемещаться. Или на другое судно, как две капли воды похожее на ваше. Так стоит ли игра свеч?

Впрочем, на одно мероприятие мы просто обязаны явиться. Это бал Гран-при, который считается чуть ли не центральным светским событием всего евросезона. Нужен черный галстук-бабочка; на суше это досадная помеха, но на море – настоящее орудие пытки. В костюмах пингвинов, усеянных блестками, мы загружаемся в тендер и плывем под пристальными взглядами опустившихся коммивояжеров и финских автомобильных фанатов. Теперь мне понятно, что значит быть капитаном Блаем, изгнанным с «Баунти»[59].

Праздничный ужин ничем не отличается от любого крупного корпоративного торжества. Тягучий, отупляющий, неуютный и организованный как рождественский спектакль в начальной школе для умственно отсталых, причем ваши мучения усугубляются тем, что вам должно быть весело. Как это можно с такими деньжищами и опытом – устроить вечер, который ровно никому не приносит радости? Негативный энтузиазм подобного рода требует некоторых усилий, так же как и слушание возникшей на экране Каприс[60]. Она напоминает уважаемой публике о благотворительных целях, преследуемых основателями этого ежегодного празднества (конечно, без ее помощи никто бы о них не вспомнил). Когда рукоплещешь виртуальной Каприс, чувствуешь себя законченным идиотом. Потом какой-то опустившийся коммивояжер выигрывает «Харлей». Он размышляет вслух, не позвонить ли ему добрым самаритянам. Пора уходить. Уходить пора было еще до того, как я пришел.