Он представил недовольное лицо Хуфу, в досаде отвисшую губу, когда выразил нетерпеливое желание видеть окончание. Хемиун пробормотал по его адресу ругательство. Глупцу, не умеющему ничего делать, все кажется, что он бы лучше сделал...
— Ты что-то приказал, всемилостивый господин? — спросил подбежавший слуга.
— Нет, ничего.
Быстрое движение несколько успокоило его, но подумал с раздражением: а знает ли царь, во что обходится Кемет его усыпальница? Три дня назад начальник припирамидного поселения показал списки умерших от недоедания и непосильной работы. Хемиун молча посмотрел тогда на эти списки и подумал: если его имя проклинают, то это справедливо. А что же делать? Заканчивать Ахет Хуфу надо, а дается это только суровостью, неумолимостью к низшему люду. И для него, чати, иного выхода нет. До завершения пирамиды он обречен оставаться жестоким начальником. Может быть, он ненавидит их? Они приходили из разных сепов ладные, покорные — многочисленные вереницы людей Черной Земли. Сколько их не вернулось в родные хижины, сколько стали калеками! Разве он ненавидел их, обрекая на такое? Он — только мысль и воля, но злая воля, а они творцы! Чтобы от бесформенных залежей камня оторвать глыбу, придать ей строгую форму, тоже нужен ум. Они уже возвели эту громадину. И они же придадут ей красоту, оденут в сливочно-белый наряд, и белая же стена опояшет сверкающий под солнцем треугольник с золотой вершиной, от которой лучи полетят на город, на реку, на народ. И они же, создатели и творцы, когда завершат свой труд не посмеют приблизиться к белому чуду. Их встретят плетки. Да, эти многие сотни тысяч мужчин с покорным робким взглядом карих и черных глаз создали то, что он только замыслил и чертил на папирусе! О, нет! Он не только замыслил. И его молодость поглотила пирамида. И хотя он царевич, всемогущий богач, но разве он жил, как царевичи и богачи? Он стал нелюдим, разучился смеяться и в мыслях презирал свое сословие, умеющее обильно есть, пить да в веселье проводить пустую жизнь. Правда, часть из них занималась понемногу делами. Разговаривая с надутыми придворными глупцами, думал: что вы создали в памяти веков о себе, кроме мастаб? Нет, нелегко давалась ему пирамида: было и неверие, и бессонные ночи, и отчаяние, что не справится. А строители молча делали! И часто их деловитая серьезность, терпеливость успокаивали чати.
Он вошел во дворец, освежился ванной, слуга умастил его. Усталость уменьшилась, и он пошел в затененную столовую с привычным запахом смол и масел. Перед ним стояло прохладное вино и вода, обильный обед. Несмело глядела на сурового мужа сидящая напротив жена. Он ел и пил, а мысль все возвращалась к пирамиде, к строителям, к тому, что малы запасы еды, и опять к этой проклятой насыпи. Гордость жизни — пирамида — была наказанием. Немолодые годы напоминали болезьнями, тяжестью в голове, нежеланием идти под полящее солнце, хотелось перестать требовать, обрушивать гнев, придирчивым взглядом обнаруживать недостатки. Недостатков же и трудностей хоть отбавляй, но несведующему глазу кажется, что работа идет лучше некуда.
А как хотелось полежать в уюте и прохладе, забыть об этой пирамиде, погрузиться душой в древние свитки... Но он поднимался, ходил по жаре, требовал, гневался. Зодчий Хемиун был жертвой созданной им громадины и должен был придать ей несказанную красоту и освободить от плена насыпей.
ПОИСКИ
После отъезда Руабена в Синай Инар начал действовать более смело. Горе родителей толкнуло его на поступок мало обдуманный. Все свободное время он проводил вблизи храма и изучал расположение помещений. Вокруг многочисленных служб, отгороженных высокой стеной, росли густые деревья. Одно из них с толстыми сучьями наклонилось к стене, и Инар, прикинув расстояние, решил, что по этому дереву можно спуститься на стену.
Предупредив отца, что ночью не вернется, он поздним вечером ушел из дома с небольшим узелком и длинным мотком веревки. Забравшись на дерево, он осторожно спустился на стену и пополз по направлению к храму. Верхняя часть толстой стены представляла довольно широкую площадку, тем не менее продвигаться ползком по незнакомому пути в полной темноте и бесшумно было нелегким делом. Но Инар был отважен, а религиозные чувства его особенно не волновали, ведь он тоже делал богов, как иногда в шутку выражались мастера.
Инар неколебимо верил, что исправляет зло, сделанное его семье. Но, несмотря ни на какие доводы, волновался. Ощупывая стену вытянутой рукой, он медленно продвигался и настороженно ловил звуки. Кругом было очень тихо, лишь чуть-чуть шелестела листва. Но он знал, что тишина была обманчива.
Стене, казалось, не будет конца. По сторонам ее все тонуло в черноте ночи. Только над головой в ясном небе мерцала щедрая россыпь звезд. Медленно продвигался он в неизвестность. Мешочек с едой и веревка были подвязанны на спине.
Чье-то тяжкое, совсем близкое дыхание донеслось до него, и он замер, почти слился со стеной. Потом послышалось громкое сопение. Инар облегченно вздохнул: под ним был Апис. Невольно вспомнилась ему кровавая сцена, он почувствовал себя одиноким, и захотелось быть дома, в постели, а не пускаться ни в какие опасные путешествия. Но вспомнилось печальное лицо матери, и он пополз вперед. Рука уткнулась в поперечную стену, и он понял, что внизу находится незакрытое помещение. Он остановился и начал вслушиваться, но по-прежнему было тихо. Он не мог даже прошептать имени сестры: у храма и его помещений было много ушей. Так он проблуждал до рассвета, поворачивая в разных направлениях и прислушиваясь. Он боялся выдать себя неосторожным движением. Но в эту ночь все было погружено в тишину и мрак. Лишь вдали от него, в южной части храма, на площадке кровли жрецы вели наблюдение за звездами.
Рассвет застал его под возвышающейся стеной какого-то помещения. Вся ночь прошла в безрезультатных поисках. Подумав, он решил остаться на крыше и осторожно присмотреться сверху. В предрассветной мгле он заметил локтях в двадцати нависающую крону высокой персеи. Пробравшись туда, Инар решил остаться здесь на день. Густая зелень делала его невидимым со двора. Да и под плотной тенью можно уснуть между двумя орденами колонн, выполненных в форме лотоса. Когда солнечные лучи скользнули по каменным лепесткам, Инар уже удобно устроился. Заглянув вниз, он узнал маленький дворик, в котором был с Руабеном. Сейчас он был пуст. Сквозь ветви можно было наблюдать без всякого риска. Все тело горело от ссадин и царапин. На душе было очень нехорошо. Если его обнаружат, то примут за грабителя, за осквернителя храма. Но после бессонной, полной волнений ночи он все-таки уснул.