— Что-нибудь не так, моя сладкая? — нахмурился он. — Я уже обратил внимание на то, как тихо ты вела себя сегодня. Я-то думал, что ты уже перестала нервничать в обществе других людей…
Она высвободилась из его соблазнительных объятий и пошла в сторону спальни.
— В общем да. Но у меня… жуткая головная боль.
Она не увидела, а скорее почувствовала, как он изумился.
— Уж не старая ли это хохма о головной боли? — наконец поинтересовался он, последовав за ней в спальню.
Она достала ночную рубашку из ящика, в котором лежало ее нижнее белье, и повернулась к нему.
— Нет, действительно болит. Сожалею, Эллиот, но я не в состоянии заниматься сегодня любовью.
Одри постаралась не выглядеть виноватой, ибо голова у нее не болела, хотя мозг ее и испытывал стресс. Но ей просто было необходимо посмотреть, как поведет себя Эллиот, если придется оставить секс на день или два, если попытаться заставить его просто поговорить с ней.
Он посмотрел на ночную рубашку, которую она судорожно прижимала к груди. Всю неделю она спала голой.
— Если хочешь, я могу лечь в соседней комнате, — предложила она и с трепетом стала ждать его ответа.
— Пожалуйста, не позволяй мне делать это, Эллиот, — мысленно попросила она. — Пожалуйста, скажи, что ты хочешь, чтобы я была рядом.
Она пристально следила за его глазами и заметила, как они потвердели.
— Ты лжешь мне, Одри? Почему?
— Я… я не лгу. — Несмотря на все свои усилия держать под контролем свои эмоции, жар от испытываемого чувства вины окрасил ее щеки.
— У меня действительно болит голова, — настаивала она на своем, отдавая себе отчет в том, что ей не удастся провести его. — Что мне сделать, чтобы ты мне поверил!?
— Я тебе не верю, — холодно ответил он. — Ну что ж, наслаждайся одиночеством в комнате для гостей… — Не сказав больше ни слова, он вошел в ванную комнату главной спальни, сильно хлопнув дверью.
— Вы сегодня выглядите осунувшейся, совсем не так, как в прошлый понедельник, — сказал Эдуард утром, когда она пришла в контору. — Господи, когда вы тогда вошли, сияя как новая вселенная, я чуть не свалился со стула. Однако сегодня…
Он неодобрительно сморщил губы.
— Так что очень даже хорошо, что сегодня утром вы проходите диспансеризацию. Может, доктор обнаружит, в чем с вами дело.
— О небо, я и забыла о ней, — простонала Одри, размышляя, как бы помириться с Эллиотом в обеденный перерыв.
Она провела жуткую ночь в комнате для гостей, а завтрак был еще ужасней. Эллиот попытался помириться, а она, маленькая идиотка, обвинила его в том, что он совсем не питал к ней интереса и хотел ее только ради секса.
Он наградил ее своим типичным долгим, непроницаемым взглядом, потом попытался убедить ее, что это неправда. Если бы он хотел женщину «только ради секса», он выбрал бы кое-кого получше, какую-нибудь более зрелую особу, а не «надутого, мрачного, неразумного ребенка, которого следовало бы отшлепать по одному месту».
Она возразила в том духе, что он был всего лишь эгоцентричным, эгоистичным, тупым сексуальным маньяком, который просто обязан хорошенько посмотреть на себя прежде, чем превратиться в старого холостяка. После этого она с намеренным шумом выскочила из дома, впрыгнула в машину и в час пик с дрожью в коленках вполне самостоятельно (что было нелегко) доехала до работы, едва не врезавшись по дороге в автобус.
— В какое время у меня диспансеризация? — спросила она Эдуарда.
— В одиннадцать тридцать.
Это означало, что она не сможет увидеться с Эллиотом в обеденный перерыв. Одри даже застонала. Он может подумать, что она придумала себе оправдание, чтобы не встречаться с ним. Ее рука дрожала, когда она потянулась к телефону, чтобы позвонить ему. О небо, в какую же передрягу она попала!..
Но когда она сообщила Эллиоту о диспансеризации, тот воздержался от каких-либо обвинений, и его безразличный голос расстроил ее еще больше, чем если бы он рассвирепел.
— Я в самом деле очень сожалею, Эллиот, — продолжала она лепетать в, трубку. — Но ничего не поделаешь. Все работники конторы проходят диспансеризацию раз в два года, и запись на нее производится заблаговременно. Так что я не могу…
— Ради бога, Одри, — нетерпеливо прервал он ее. — Тебе вовсе незачем оправдываться передо мной.
— Как это незачем?
— А зачем?
— Да потому, что мне неприятно то, что случилось, и я хотела бы поговорить с тобой, объяснить, что я чувствую. Я… я не хочу, чтобы ты думал, что я больше не хочу тебя.
— Я так не думаю, — вздохнул он. — Признаюсь, я здорово рассердился прошлой ночью. Но теперь я понимаю, что был неправ. Я не имею права требовать от тебя чего-либо.
— Нет, имеешь! — попыталась настаивать она.
— Нет, Одри. Ты была права, а я неправ. Конец спора. Отправляйся на свою диспансеризацию, а увидимся вечером, когда вернешься домой. Годится?
Совершенно расстроенная, она промолчала.
— Одри?
— Да?..
Он опять вздохнул.
— Теперь у меня головная боль. Может, даже и хорошо, что ты не приедешь сегодня на завтрак.
— Может, и хорошо, — сердито буркнула она и положила трубку.
О, боже, подумала она, закрыв глаза, зачем я это сделала? Она уставилась на свои дрожащие руки. Подняв глаза, увидела, что Эдуард наблюдает за ней с горестным видом.
В контору Одри вернулась около двух часов, вооруженная знанием, что она абсолютно здорова и проживет никак не меньше, чем до ста лет. Так сказал доктор.
— Если я постоянно буду чувствовать себя так отвратительно, как сейчас, — пробормотала она вслух, уронив сумку рядом со своим письменным столом, — я не захочу дожить и до тридцати.
Эдуард рывком поднялся из-за своего стола и вышел из застекленного кабинета.
— Вот-вот! Нет никакой надежды сосредоточиться на бюджете, пока вы бормочете что-то про себя. — Он подошел ближе и постучал по ее столу. — Кроме того, жизнь слишком коротка, чтобы губить то немногое, что имеешь. А теперь убирайтесь отсюда. Возвращайтесь домой или куда там еще, где находится ваш возлюбленный, и помиритесь с ним. Это — приказ!..
Одри сначала удивилась, потом разволновалась. Эдуард прав! Именно это и следовало ей сделать. Поехать домой и помириться. Какое имеет значение то, что сейчас Эллиот хочет от нее только секса? Может быть, со временем все переменится?.. Зачем портить то, что они имели, подгоняя ход вещей?…
Поблагодарив Эдуарда и попрощавшись с ним, Одри поспешила к своей красной «магне», припаркованной на улице. Ей пришлось остановиться как вкопанной, когда она заметила Расселла, стоявшего с грозным видом, облокотившись на дверцу ее машины со стороны водителя.