Джиджи вздохнула. С тех пор как Камден вернулся, она слышала о нем только хорошее – все его хвалили. Все считали, что он сдержан и благовоспитан, как истинный аристократ, и элегантен, как портной эпохи Возрождения. Внешний вид только добавлял очков в его пользу. Если он пробудет в Англии еще дольше, Феликсу Ренуэрту придется уступить ему почетное звание «идеального джентльмена».
Маркизе хотелось предостеречь Фредди насчет Камдена. Но что она могла сказать? Официальная история их отношений, которую Фредди безоговорочно принял на веру, гласила, что они с Камденом с самого начала договорились жить раздельно. Она не могла привести ни одного довода против мужа, не разоблачив при этом себя.
– Да, он очень любезен, – пробормотала Джиджи.
– Ты уверена, что он даст тебе развод? – спросил Фредди с озадаченным видом ребенка, которому впервые сообщили, что Земля круглая.
Джиджи поспешно кивнула:
– Конечно, уверена. Он сам так сказал. А почему ты спрашиваешь?
– Просто я… – Молодой человек замялся. – Не обращай на меня внимания. Наверное, я еще не пришел в себя, вот и все.
Она отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза.
– Он что-нибудь об этом сказал? А может, он пытался запугать тебя?
– Нет-нет, ничего подобного. – Фредди покачал головой. – Он был само благородство. Правда, задавал вопросы… Наверное, испытывал меня. И еще… Даже не знаю, как объяснить. Я так и не понял, что у него на уме. Но мне показалось… Впрочем, мне часто кажутся всякие глупости. Мне показалось, что он не горит желанием тебя отпускать.
Маркиза внимательно посмотрела на молодого человека, потом проговорила:
– Фредди, мне кажется, ты кое-чего не понимаешь. Покажи мне человека, который горит желанием развестись. Поверь, таких очень мало. Но не думаю, что он страдает из-за того, что я от него ухожу. Просто он злится, ведь я посмела нарушить его покой ради такой ничтожной малости, как собственное счастье. Как бы то ни было, он уже дал слово. Один год – и я свободна.
Один год, если вести отсчет с прошлой ночи, при мысли о которой она до сих пор вздрагивала.
– Дай-то Бог! – с жаром воскликнул Фредди. – Наверное, ты права. Ты всегда права.
«Глядя на тебя, он видит только нимб, которым сам же тебя и наделил» – кажется, так сказал Камден о Фредди.
– Пожалуй, я вернусь в бальный зал, – проговорила Джиджи. – А то люди начнут сплетничать, а нам это ни к чему.
Фредди покорно кивнул:
– Да-да, совершенно ни к чему.
Ей захотелось, чтобы он схватил ее за плечи и заявил, что ему наплевать на людей в бальном зале, хотелось, чтобы он наконец-то проявил решительность. А ведь до того, как Камден здесь появился, Фредди ее полностью устраивал…
Маркиза поднялась, поцеловала юношу в лоб и подобрала юбки, собираясь уходить.
– Тебе не мешало бы прислушаться к мисс Карлайл. Вернись к работе над «Полднем в парке». Я хочу, чтобы ты подарил мне эту картину.
Прием на открытом воздухе был в самом разгаре. На фоне щедрого изобилия красных тюльпанов и желтых нарциссов переливалось праздничное многоцветье нарядно одетых дам. А посреди этого водоворота красок внезапно возникал оазис покоя – перед картиной, за маленьким столиком, сидел в полном одиночестве мужчина, сидел в глубокой задумчивости.
Камден и не подозревал, что лорд Фредерик такой одаренный и яркий художник. От его картины веяло теплом и живостью точно схваченного мгновения.
«Влюбленный юноша» – гласила маленькая табличка, врезанная в низ рамки.
Влюбленный юноша…
В копенгагенском доме Клаудии, сестры Камдена, висела его фотография, которую сделали в первый, день тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Он ждал, когда его мать и Клаудия закончат наводить красоту для семейного портрета, а фотограф тем временем запечатлел его в точно такой же позе, как у влюбленного юноши на картине лорда Фредерика. Он сидел в кресле, подпирая щеку рукой, и витал в облаках – на губах блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то вдаль.
В тот миг он смотрел в окно. Смотрел в сторону «Верескового луга» и думал о Джиджи.
Эта фотография оставалась у Клаудии самой любимой, несмотря на все уговоры Камдена выбросить ее. «Мне приятно на нее смотреть, – твердила сестра. – Я скучаю по тому Камдену».
Временами он и сам скучал по тому состоянию безрассудного веселья и упоительной легкости – в таком состоянии кажется, что ты словно паришь в воздухе. Но теперь он прекрасно понимал: его счастье было построено на лжи, а в расплату за те две недели безудержной радости его сердце навсегда очерствело. И все же он отчаянно тосковал по тем далеким дням.
Он мог развестись с Джиджи, но ему никогда не освободиться от нее.
Гостиная леди Тремейн тонула во мраке, но из спальни струился свет и вытягивался на полу узкой тускло-золотистой полоской. Как странно… Она ведь точно помнит, что выключила свет, перед тем как уйти.
Когда Джиджи вошла в спальню, выяснилось, что свет горит в покоях Камдена. Дверь, соединявшая их спальни, была распахнута настежь, но ярко освещенная комната мужа была совершенно пуста, а убранная еще с утра кровать так и стояла нетронутой.
Сердце Джиджи учащенно забилось. Она намеренно задержалась допоздна, чтобы избежать повторения прошлой ночи. Не станет же он полуночничать, поджидая ее, когда у него впереди целых триста шестьдесят три ночи, чтобы сделать ей ребенка?
Но где же он сам? Нечаянно уснул в кресле? Или до сих пор не вернулся, захваченный вихрем светских развлечений? Впрочем, какая ей разница, как он проводит время? Надо просто тихо закрыть дверь и лечь спать.
Но вместо этого она переступила порог его спальни.
При виде полностью восстановленной обстановки этой комнаты у нее до сих пор комок подкатывал к горлу. Ей живо вспоминалось то время, когда она бросалась лицом на его кровать и горько рыдала, сетуя на несправедливость жизни.
В тот день, когда Джиджи приказала очистить его спальню от мебели, она вновь стала хозяйкой своей жизни. Три месяца спустя она познакомилась с лордом Ренуэртом, и у них завязался бурный роман, который еще больше возвысил ее в собственных глазах. Именно с этого все и началось, то есть с того дня, когда она вычеркнула Камдена из своей жизни и приняла решение двигаться дальше самостоятельно, пусть даже впереди ее ждали только одиночество и неопределенность.
Но в комнате по-прежнему не было его личных вещей, если не считать карманных часов на серебряной цепочке – замысловатого хронометра от «Патека, Филиппа и K°», лежавшего на овальном столике напротив кровати. Джиджи перевернула часы – на оборотной стороне была выгравирована надпись с пожеланиями счастья Камдену от Клаудии в его тридцатый день рождения.