Дора решила кинуться навстречу опасности.
Пока Сальтерн болтался между Ригой и Майоренхофом, развлекая артисток, она подговорила приятельницу еще раз съездить на ипподром, посмотреть полеты Зверевой и Слюсаренко. А фрау Хаберманн получила тайное задание — продать кое-какие драгоценности, чтобы при необходимости деньги всегда были под рукой.
Старушка долго ломала голову, как это проделать. Если продавать в Риге — это скоро станет всем известно, город-то маленький. Наконец придумала: лет ей уже много, надо бы посетить племянников и племянниц, пока жива. Сальтерн, которого она попросила устроить путешествие, купил ей железнодорожные билеты и сам посадил в берлинский поезд.
Фрау Хаберманн вернулась с деньгами, которые ее совершенно измучили, — она страшно боялась воров, смастерила пояс с карманами, который носила под сорочкой, но все равно не спала и, высадившись утром на Туккумском вокзале, мечтала об одном — избавившись от золота, рухнуть в постель и проспать по меньшей мере сутки.
Она взяла извозчика, приехала на улицу Альберта (Сальтерн мог купить себе квартиру только на самой модной и шикарной улице, в самом великолепном доме, сплошь отделанном лепниной и всякими архитектурными выкрутасами), поднялась на третий этаж, Ильза впустила ее — и тут выяснилось, что Доры дома нет. Сам Сальтерн, приехавший во втором часу ночи, спит мертвым сном, а Дора пропала, когда — непонятно.
Потом нагрянула полиция.
Фрау Хаберманн безумно перепугалась. Она решила, что ее обвинят в махинациях с продажей хозяйкиных драгоценностей. Когда соседки показали ей газеты, а в газетах — новость об аресте Селецкой, Минна совсем растерялась. Конечно, Дора переживала из-за внезапного романа между мужем и артисткой, но не настолько же, чтобы ехать среди ночи в Майоренхоф и устраивать скандал? Или она нарочно услала свою воспитательницу, чтобы никто не помешал ей, перечисляя правила поведения приличной женщины?
В результате на все вопросы Горнфельда Минна твердо отвечала «нет».
Она хотела просить Сальтерна, чтобы он отправил ее к племянникам навсегда, и ждала подходящей минуты, но однажды ее остановил на лестнице дворник Репше и предупредил, что приходили какие-то подозрительные мужчины, любопытствовали о ней, и мужчины эти уж точно не из полиции, тут у него, дворника, глаз наметанный.
Первым делом подумав на Алоиза Дитрихса, простодушная Минна стала спрашивать: высок ли один из них ростом, худое ли у него лицо? Сообразительный дворник отвечал утвердительно. Окончательно ее запугав, Репше сказал, что лучше бы ей пока укрыться в надежном месте, и буквально через час свел с Лабрюйером. Тот добавил страха и увез фрау Хаберманн на извозчике. Но при посторонних он ей вопросов не задавал, а когда поселил на чердаке, не имел достаточно времени для основательной беседы. Однако Лабрюйер ей понравился — она вспомнила, что встречалась с ним раньше возле старой Гертрудинской церкви, куда исправно ходила по воскресеньям, а он в тех местах снимал комнату и иногда провожал на службу свою квартирную хозяйку — когда ревматизм не позволял ей двигаться самостоятельно.
Все это фрау Хаберманн рассказала за час, спотыкаясь и мучаясь, а Лабрюйер терпеливо ей помогал наводящими вопросами. Наконец стало ясно, что больше она действительно не знает.
— Мне вовремя удалось спрятать вас от Дитрихса, фрау, — сказал Лабрюйер. — Поживите пока что здесь. Я за все заплачу.
— А вы можете телефонировать бедному Эрнесту? — спросила старушка.
— Фрау Хаберманн, подумайте сами — ведь Дитрихс теперь начнет преследовать господина фон Сальтерна. Они наверняка встретятся, будут говорить о деньгах и о многом другом. Что, если Сальтерн проболтается, где вы? Дитрихс может придумать какую-то пакость для вас обоих.
Но старушка только качала головой — ей казалось, что Сальтерн будет о ней сильно волноваться. Лабрюйер не сразу нашел нужный довод.
— Фрау Хаберманн, это дела мужские, а вы слабая женщина.
— Да, да!
— Вот и позвольте нам, мужчинам, — Лабрюйер указал на Стрельского, который выглядел именно так, чтобы внушить Минне доверие: огромный, осанистый, седой. — Позвольте нам о вас позаботиться.
Она подумала и позволила.
Лабрюйер оставил Осису деньги на содержание Минны и позвал Стрельского — извозчик их заждался.
Сперва они шли к лесу молча, потом Стрельский заговорил.
— Шантаж? — спросил он.
— Смешно было бы, если бы Сальтернов в конце концов кто-то не стал шантажировать, — ответил Лабрюйер. — Отчего бы и не Алоиз Дитрихс? Но тут у нас неувязка.
— Какая?
— Сальтерн богат и мог бы платить несколько лет. Дитрихс и фрау Сальтерн встретились совсем недавно и совершенно случайно. Покойница очень хотела откупиться от подлеца и, возможно, пообещала ему: милый Алоиз, деньги придут на следующей неделе. Так отчего ему убивать женщину, которая может хорошо заплатить?
— Отчего убивать женщину, которая еще не заплатила, — поправил Стрельский.
— Да, верно. И вот я думаю… я думаю…
Лабрюйер опять замолчал. Стрельский, шагая рядом, не мешал ему — хотя очень хотелось порассуждать.
— Я знаю случаи шантажа, — не объясняя, откуда, продолжал Лабрюйер. — Обычно жертва убивает шантажиста…
— Так, может, покойница и была шантажисткой? Мы-то знаем о ее добродетелях только по рассказам Хаберманши, — напомнил Стрельский. — А у нее были для этого основания! Она могла шантажировать собственного мужа, например, — если он будет ферлакурничать с Селецкой…
— Что делать?!
— Куры строить. В годы моей молодости было слово «ферлакур». Это то же, что «ловелас», только по-французски.
— Буду знать, — пообещал Лабрюйер. — Да, конечно, жена может шантажировать мужа — я и такой случай наблюдал. Только там муж оказался убийцей и грабителем. А наша покойница могла, наверно, пригрозить, что обнародует правду об их браке, но ведь Сальтерн прекрасно понимал — дальше угроз она не пойдет. Ведь если в Риге узнают правду — примерно полгода спустя фрау Сальтерн обнаружат себя в хибаре на окраине Московского форштадта с ножом в руке, очищающей гнилую картошку в ожидании мужа, который целый день, в фартуке и с бляхой на груди, бегает по улице с совком и метлой, убирая конский навоз.
— Логично, — согласился старый актер. — Знаете, когда учишь монолог, нужно сперва определить в нем главные слова, чтобы преподнести их публике на серебряном подносе. Может ли в этом деле главным быть слово «шантаж»?
— Может, — твердо сказал Лабрюйер. — Вы на верном пути, Стрельский. Похоже, дело не в том, что Дитрихс узнал фрау фон Апфельблюм, а наоборот — она узнала Дитрихса. И его появление в Риге показалось бедной женщине каким-то сомнительным, а он это понял. Может ли это стать поводом для убийства?