портрет женщине, должно быть, его матери. Я вижу, как некоторые мальчишки, что прежде издевались над ним, подходят к мальчугану, чтобы рассмотреть мой рисунок.
Довольная своей работой, я откидываюсь на спинку стула.
Мгновение спустя мальчик возвращается с фруктом, который я прежде никогда не видела. Он размером с мой кулак и покрыт крошечными шипами. Малыш смущенно ставит его на стол передо мной и кивает в знак благодарности, после чего бросается обратно к столу своей матери.
Я осматриваюсь в поисках Абуэлы и вдруг слышу тихий голос:
– Hola!
Передо мной стоит худенькая, как стручок фасоли, девочка с двумя косичками. Ее босые ноги все в пыли. Она протягивает мне зеленый, в пупырышках, галапагосский апельсин.
– Ох! Боюсь, мне нечего дать тебе взамен.
Девочка хмурится, затем берет еще одну открытку из журнала Абуэлы, протягивает ее мне и закидывает свои косы за плечи, застывая в определенной позе.
Кажется, хоть что-то дать взамен я все же могу.
Два часа спустя мы с Абуэлой покидаем feria[44]. И хотя наличных у меня не прибавилось, зато я обзавелась соломенной шляпой от солнца, парой спортивных шорт и шлепанцами. Абуэла готовит мне ланч: бараньи отбивные, вителот и мятное желе, которые я получила в обмен на нарисованные мной портреты. На десерт у нас с ней колючий фрукт, который дал мне мальчик: guanábana[45].
После обеда, с набитым животом, я иду к себе домой, чтобы немного вздремнуть.
Кажется, впервые за все время я называю свою квартирку домом.
Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Это настоящее безумие – у нас закрыто абсолютно все. Самолеты не вылетают и не прилетают, и никто не знает, когда полеты вновь возобновятся. Наверное, так безопаснее. Даже если бы кто-нибудь и смог прилететь в США, смотреть здесь не на что, словно конец света уже наступил. К тому же по прилете придется провести пару недель в карантине, потому что уже сейчас нам не хватает тестов на ковид для тех, кто поступает в больницу с симптомами заражения вирусом.
Скорее всего, даже если бы ты была дома, я бы там не появлялся. Большинство жителей, у которых есть семьи, перебрались в отели, чтобы случайно не заразить кого-нибудь из родных. Несмотря на то что живу один, я снимаю одежду еще в прихожей и засовываю ее в корзину для грязного белья, после чего бегу в душ и тру там кожу мочалкой, пока она не заболит.
Помнишь миссис Риччо из квартиры 3С? Прошлой ночью я видел, как какие-то незнакомые люди выходили из ее квартиры. Она умерла от ковида. В последний раз я общался с ней пять дней назад, мы встретились в почтовом отделении. Она работала медсестрой, ездила к пациентам на дом и очень боялась заразиться. Помню, я ей тогда сказал на прощание: «Вы уж там как-нибудь поосторожнее».
Одна из моих пациенток с полиорганной недостаточностью – несмотря на успешную экстубацию, я знал, что она не протянет и дня, – ненадолго пришла в сознание, когда я зашел ее проведать. Я был полностью экипирован, поэтому она не видела моего лица и приняла за своего сына. Пациентка схватила меня за руку и сказала, что очень мной гордится. Она попросила обнять ее на прощание. И я обнял.
Она была одна в палате и собиралась умереть в одиночестве. Слезы полились у меня из глаз под защитным экраном для лица, и я подумал: «Если я заражусь теперь ковидом, что ж, так тому и быть».
Я знаю, что давал клятву Гиппократа. Не навреди и все такое. Но не помню, чтобы там говорилось что-то типа «пожертвовать своей жизнью ради ее исполнения».
Как-то мы с тобой смотрели фильм про Первую мировую войну – забыл название, – в одном из эпизодов которого в траншее двадцатилетний солдат встречает восемнадцатилетнего новобранца. Вокруг свистят пули, но двадцатилетний парень при этом спокойно курит, в то время как молоденький новобранец дрожит как осиновый лист. Он спрашивает старшего товарища:
– Почему тебе не страшно?
И тот отвечает:
– Не стоит бояться смерти, когда ты уже мертв.
Полагаю, все, что должно произойти, непременно произойдет.
Я читал, что Эмпайр-стейт-билдинг на этой неделе решили подсветить красным и белым в честь работников здравоохранения. Нам плевать на Эмпайр-стейт-билдинг и тех, кто стучит кастрюлями и сковородками в 7 часов вечера. Большинство из нас никогда не увидит и не услышит ни того ни другого, потому что почти все время мы находимся в больнице, пытаясь спасти людей, которых спасти невозможно. Что нам нужно, так это чтобы все просто носили маски. Но есть те, кто считает обязательное ношение масок грубым нарушением их прав. Не знаю, как до них донести, что у тебя нет никаких прав, когда ты мертв.
Прости за грубость. Впрочем, я не знаю, получаешь ли ты вообще мои письма.
И кстати, звонили из дома престарелых, где находится твоя мать.
Спустя несколько дней я вновь прошу у Абуэлы разрешения воспользоваться ее телефоном, пока они с Беатрис вместе готовят тортильяс. Габриэль научил меня набору международных номеров, но звонки стоят дорого, а я не хочу разорять Абуэлу, поэтому коротко сообщаю Финну, что со мной все в порядке и я думаю о нем. Все остальное я приберегаю для открыток, которые отправляет за меня Беатрис.
Затем я звоню в Центр по уходу за больными деменцией, где находится моя мать. Хотя от них не было ни электронных писем, ни голосовых сообщений, я боюсь, что проблема в отсутствии сигнала на острове, ведь Финн сказал, что они звонили нам на домашний. В последний раз администрация «Гринс» настойчиво пыталась связаться со мной, когда возникли проблемы с банковским счетом, с которого к ним ежемесячно поступали деньги на проживание и питание моей матери. Администрация страшно переживала из-за случившегося и успокоилась только тогда, когда ошибка была исправлена и деньги вновь начали приходить в надлежащем объеме. Разобраться с очередной банковской ошибкой с острова, где нет нормального Интернета и все закрыто, будет непросто.
Я набираю номер приемной маминого центра.
– Это Диана О’Тул, – представляюсь я. – Дочь Ханны О’Тул. Вы пытались до меня дозвониться.
– Минутку, пожалуйста, – отвечает секретарь.
– Мисс О’Тул? – раздается из трубки мгновение спустя. – Это Дженис Флейш, директор Центра. Я рада, что вы наконец-то нам перезвонили.
Тон женщины кажется мне слегка снисходительным, но я стараюсь не раздражаться.
Я смотрю в сторону