дух. И за власть советов никто уже в бой не пойдет, даже товарищ Косых. Сам знаешь. За пиво, пожалуй, тоже. А вот за мечту о пиве, о такой стране, в которой его сто двадцать сортов, хоть залейся… в бой – не в бой, а вот дезертировать можно. Тут одного прихватили, говорил: жаль, Гитлера не пустили, сидели бы мы сейчас, пили баварское, закусывали сосисками. Им уже не за что умирать, Володя, а вот за что убивать нас – это они уже четко знают.
– А за что же?
– Да не за что, а от чего. От злости, от зависти. Я помню, Володя, как в сорок пятом стали у нас кино показывать «трофейное», все больше американское. Вот с тех пор и смотрят, в два глаза: одним сюжет, а другим – обстановку. Комнаты в тех фильмах у всех отдельные, одежда неслучайная, у каждого – машина. А домой из кино пришел, так слушай себе по радио, как у нас неуклонно встает, а у них – неуклонно падает, загнивает и обостряется… Тогда, кто с войны вернулся, понавезли с собой тех же трофеев. Помню, отец рассказывал, у них в Житомире гарнизонные дамы в театр ходили в немецких пеньюарах – не могли поверить, что роскошь эта шелковая для спанья, не для выхода. Вот за то и хотят нас давить, что нет у них всего этого и не будет, а у нас якобы есть. Классовое чутье, проходил?
А у стойки тем временем разгорелся мелкий скандальчик…
– Да я ща милицию вызову! – надрывно голосила раздатчица. – Пшел, пьянчуга проклятый, кто платить за тебя будет? Мужики тута есть или нет, выведите его, что ль?
Старший тихонько кивнул, младший шагнул к обезлюдевшей в момент стойке – и сизый бич с недожеванным пирожком во рту как-то сам собой поплыл к выходу, сопровождаемый сзади незаметной фигурой.
– Пусти, начальник! – выл он сквозь пирожок. – Прав не имеешь! Я им рупь когда еще дал! Пусти, гад, руку!
– Вот так тебе! – верещала раздатчица. – Хоть один мужик нашелся-то!
– Так его! – осмелел пролетарий, раскрыл перед бичом дверь и изловчился пнуть его ногой в зад – неловко, символически, чтобы только поучаствовать.
– А пиво у нас, кстати, кончилось, – резюмировал старший, когда младший вернулся на место.
– Видал, как я его?! – хвалился тем временем пролетарий соседу в водолазке.
– Вот примерно так, – усмехнулся старший, – когда праздроем все накроется, он орать и будет: как я их! То есть это нас с тобой.
– Что ж так мрачно, Аркадий Игнатьевич?
– Ну, оптимизм я тебе с трибуны покажу, когда надо будет. А куда страна катится, – старший отправил в рот остатки последнего пирожка – сладкого, с яблоком, – ты и сам и знаешь, и видишь, и даже без сводок. Вот, опроси хоть этих, каждого из них: что у них на работе, что дома, как они политику партии понимают. Они тебе ответят.
– Да ведь и руководство знает… – Младший все еще задумчиво жевал десертный пирожок, словно рот им занять хотел подольше.
– Наше руководство – знает, несомненно. А выше – сам понимаешь, лечебный режим у них, волноваться нельзя… Так что, пожалуй, только они одни в стране в программу «Время» и верят, старички наши заслуженные. Информацию, ее ведь еще и переваривать надо уметь. А их как всю дорогу учили? Отчитываться. Что начальство закажет, то подавай. Ну, а теперь они сами – главное начальство. Как в сорок первом, сводки-то Сталину поступали, а толку…
– Порядок пора наводить! – твердо заявил младший, утирая губы носовым платком.
– Ну да, ну да… А вот давай, Володя, сейчас и начнем. Вот с этой вот пирожковой. Давай попробуем, а?
Корочки достанем, перепишем народ – кто на рабочем месте должен сейчас быть. Половина наберется, полагаю. Сообщим им по месту службы. Да и еще водку изымем, не положено тут приносить-распивать. Конт рольную закупку, кстати, сделаем, взвесим содержание мяса в пирожке.
– Мы не ОБХСС. – В голосе младшего звучала все та же сталь.
– Вот. Верно излагаешь. А с этого и начнется, этим и закончится весь твой порядок. Потому что по-настоящему развернуться… ну как в тридцатые… Володя, вот ты мне скажи, – старший широким взмахом ладони отодвинул в сторону пустые тарелки, – вот ты лично готов к лимитам «по первой категории – десять тысяч человек на область»? Выполнять их готов?
– Нет. – Голос младшего не дрогнул, но сталь ощутимо стала накаляться.
– Вот и я не готов. И никто не готов. Хотя бы потому, что все теперь понимают, чем это пахнет. Ты начнешь, тобой закончат. Нет, Володя, большая чистка – это трюк одноразовый, второй раз не получится. А без этих категорий – какая при социализме дисциплина? Ну, уволим мы тысячу человек за прогулы, ну, водку запретим продавать раньше двух дня. Толку-то? Гегемон от этого работать качественно начнет? Или тот, в водолазке, перестанет хренотенью в своем НИИ заниматься? Не метод это, Володя, хотя, допускаю, и за него скоро возьмутся, когда… ну, ты понял. А врачи говорят, уж скоро.
– Согласен, – тихо сказал младший, глядя в тарелку, – а что делать?
– Да не волнуйся, залп Авроры я тебе предлагать не буду… Да и пошли, что ли, на улицу, погода вроде как ничего.
– Я извиняюсь, граждане-товарищи, – тот самый ханурик неожиданно выскочил, как из-под земли, приторно-вежливый, – вот уходите, а бутылочки сдавать не будете?
– Твоё, – отрезал младший, ведь старшему не по чину такими делами заниматься.
И оба, пройдя сквозь реденькую толпу, толкнули дверь и вышли, и младший по-прежнему на полшага отставал от старшего.
На улице они неторопливо двинулись по улице Жданова к бульварам, а вечерний поток суетливо обтекал их, спеша по своим мелким, частным делам, не имеющим никакого отношения к судьбам страны и мира.
– Делать что, говоришь? – возобновил разговор старший. – А все то же самое. Родине служить, обязанности свои исполнять. Но и головы не терять, примечать, что происходит, кто куда движется. В общем, что мне тебя учить. Я вот тебе другое хочу сказать… Ты сам-то как думаешь, как оно дальше пойдет?
– Не знаю, Аркадий Игнатьевич, – отозвался младший, – честно, не знаю, да и трудно мне делать выводы такого масштаба. Сейчас все стабильно, думаю, примерно так оно и будет продолжаться лет двадцать минимум. Войны не жду.
– Зачем же горячая война в век ядерных боеголовок и компьютеров. По-другому они действуют, по-другому. Ну а что, Амальрик прав или нет?
– Насчет «просуществует ли СССР»? – удивленно переспросил младший. – Означенные им сроки уже подходят, но никуда наш Союз не