Мы верили в победу — в этом и был источник нашего веселья.
Немного согревшись «дракой», мы уселись вокруг костра — кто на корточках, кто на бревнах. Только дядя Максим стоял, опираясь на дуло винтовки и потирая руки.
Дружинники мечтали вслух.
— Как думаешь, батя, скоро подойдут паши? — спрашивал Сережка, сияя голубыми глазами.
— Может, скоро, а может, нет, — спокойно отвечал отец. — Все от чугунки зависит и как бог…
— Бог-то бог, да сам не будь плох, — засмеялся пекарь. — Чать, железнодорожники за нас, подвезут подмогу-то.
— Должны подвезть, если войска не помешают, — так же невозмутимо охлаждал наш пыл дядя Максим.
А пекарь весело возражал:
— Войска, слышь, ненадежны, дядя Максим. И выходит, куда ни кинь, все клин, для них то есть.
— Ей-богу, наша возьмет! — воскликнул Сережка, подкинув шапку вверх. — Вот и оратор скажет.
Кличку, данную мне Сережкой, все уже знали и повернулись в мою сторону.
— А ну, давай, давай, разговаривай!
А я был в таком же настроении, как и они, и так же нерушимо верил в победу. С первых же слов увлекся и заговорил так, будто самодержавие уже свергнуто и нам остается только пожать плоды победы. Волнующие слова «свобода» и «счастье», «братство» и «равенство» повторялись мною так часто, с такой радостью и убеждением, что дружинники заулыбались, глаза у всех засияли надеждой, мечтой о новой, прекрасной жизни. Даже заиндевевшие, сивые усы дяди Максима дрогнули от хорошей улыбки. Но юному Сережке хотелось заглянуть еще дальше и выше.
— Нет, оратор, ты скажи: как оно при социализме получится? Понятно, я и сам знаю, а все ж таки интересно послушать…
Признаться, как будет выглядеть социалистическое общество в действительности, я представлял себе весьма смутно. Капитализм и частная собственность на землю, на средства и орудия производства, конечно, будут уничтожены, исчезнет страшный бич рабочего класса — безработица, исчезнут нищета и голод, эксплуатация человека человеком, темнота и невежество, власть перейдет в руки самого народа, и «кто был ничем, тот станет всем» — вот, пожалуй, все, что я мог сказать о социализме. Но, вероятно, именно потому, что социализм представлялся мне не очень ясно, в розовой дымке, я нарисовал перед дружинниками такую чудесную картину будущего, что все стало похоже на сказку, на лучезарную жар-птицу, на мечту…
— Да-а-а, все это хорошо, — почему-то вздохнув, сказал пекарь, — неизвестно только, когда оно будет…
— Когда нас не будет, — в том же тоне поддержал и кузнец.
— А ну-к что ж? — весело возразил Сережка, вскакивая на ноги. — Не мы, так паши дети доживут до социализма, а не дети, так внуки.
В устах безусого Сережки слова о детях и внуках прозвучали так забавно, что все невольно рассмеялись.
— А что оно такое «слобода», дяденьки? — неожиданно раздался голос Мишки за моей спиной.
Дядя Максим сердито оборвал его, стукнув прикладом о землю:
— Пошел вон, сорванец! Я ж тебе запретил сюда бегать! Убить могут!
Мишка резонно возразил:
— Вас-то не убили, ну и меня не убьют. Чай, я не маленький — за печкой сидеть. Я тоже воевать могу.
Мы рассмеялись, а Мишка обиделся:
— Что вы смеетесь, дяденьки? А кто все фонари здесь побил? Кто городовика отволтузил? Я и моя дружина!
— Видите, какой атаман Стенька Разин! — не без гордости отозвался отец.
— Оставьте его, дядя Максим, пусть смотрит, как революцию делают, — вступился за мальчика пекарь. — Казаки сюда и носу не сунут ночью.
Отец сдался:
— Да ладно уж, чего там, пришел — так оставайся на часок, померзни с нами.
Мишка обрадовался и немедленно засыпал нас вопросами:
— Вы говорите «слобода», а как это будет?
— Известно, как, — объяснил Сережка, — долой царя — и кончено.
— А потом что?
— Потом свободная республика будет, наша, значит, власть.
— А дальше? — не отставал Мишка.
— Что дальше?
— Я говорю: что дальше пойдет, за республикой?
— Ну, за республикой социализм сделаем, братство и равенство, — ухмыляясь, отозвался пекарь.
— А еще дальше?
— А еще дальше — отстань! — отмахнулся Сережка, не зная, как ответить въедливому мальчишке.
— При социализме хорошо будет, — мечтательно заговорил опять пекарь. — Всем буржуям дадим но шеям, помещикам по шеям, купцам тоже в загривок, одни пролетарии всех стран останутся, и всего будет вволю.
— Ух ты! — захлебнулся от удивления Мишка. — И настоящие коньки можно будет купить по дешевке?
— Ну и глупыш! При социализме, браток, никаких лавок не будет, крышка!
Мишка поражен:
— Но, но, заливай, дядя! Как это — без лавок?
— А оченно даже просто, — продолжал фантазировать пекарь. — Приходишь, значит, на главный склад разных товаров и бери что хочешь. «Здравствуйте, дядя заведующий, как поживаете? А ну-ка, дайте мне коньки серебряные или, к примеру, книжку про Илью Муромца, да с картинками, пожалуйста». А он тебе скажет, заведующий-то главным складом: «Пожалуйста, Миша, бери что нужно, только учись хорошенько, потому — при социализме дуракам не место».
Мишка поверил от всего сердца.
— Учиться — это я могу. Вот только пальтишко бы мне на вате да валенки по ногам. А то вишь какие — утонуть можно.
В отцовских валенках коротенький Мишка и в самом деле походил на кота в сапогах.
— Хватит болтать, парень, — оборвал беседу дядя Максим, — поди вон провода прикрути к колышкам! Видишь, зря торчат.
— Сей минутой! — охотно отозвался Мишка, направляясь в поход за баррикаду. — Я, дяденьки, все могу. Вы не глядите, что я такой вроде как маленький, в отца пошел: вишь, какой он коротыга…
— Я тебе дам «коротыга»! — пригрозил отец. — Иди живей!
— Бегу!
Мальчуган скрылся за баррикадой.
— Смышленый мальчишка растет, — похвалился отец. — Если наша возьмет, беспременно большим человеком будет. Голова!
Минутку все помолчали, глядя в огонь, который весело пожирал дрова.
Мороз, кажется, начал спадать. Но все так же торжественно сияло небо, так же было тихо. Лишь далеко, за Москвой-рекой, багрово полыхало пожарище.
— Должно быть, все еще сытинская горит, — заметил кузнец, показывая в сторону Замоскворечья. — Небо-то какое красное!
Сережка сердито накинулся на кузнеца:
— Что ты каркаешь, ворона? Кто тебе сказал, что это сытинская горит?
Дядя Максим подтвердил:
— Пропала твоя типография, сынок. Сначала, говорят, пушками громили, потом подожгли бумагу, и пошло…
Сережка растерялся, его мечта тотчас после свержения самодержавия поступить «в самую лучшую типографию» вмиг рассеялась. Он смотрел на зловещий кусок неба с таким горестным видом, словно там горело все его богатство и он остался нищим.
Глядя в ту же сторону, дядя Максим глухо произнес:
— Где-то теперь наш Петруха… жив ли?
Сережка в тревоге повернулся к отцу:
— Обязательно жив! Он же орел! Гужоновцы — такие ребята, в огонь и в воду пойдут за Петькой!
— А для чего мы так далеко путаем проволоку? — крикнул вдруг Мишка из-за баррикады.
— Ну и дружинник, не знает, для чего проволока! — укорил сына дядя Максим. — Да вот как налетят на нас конные, так и запутаются в этой проволоке, а мы их отсюда чик-чик!
Мишка радостно отозвался:
— Ух, здорово! Так им и надо — не лезь на народ!
Со стороны Каретного ряда показался большой патруль городовых, вооруженных берданками. Они шли настороженно, в страхе озираясь по сторонам.
— Ложись! — тревожно скомандовал дядя Максим.
Мы быстро исполнили команду, заняв за баррикадой заранее намеченные места.
— А зачем ложиться? — удивился Мишка, не замечая врага.
— Падай, тебе говорят! Падай! — резко прохрипел отец.
Мальчик упал.
Быть может, услышав крик дяди Максима, патруль вскинул винтовки и дал залп по нашей баррикаде.
Мы ответили частым огнем из револьверов. Дядя Максим разрядил свою винтовку.
Городовые бегом скрылись за поворотом, подхватив одного раненого.
Мы были очень довольны случайной стычкой и бегством врага. Сережка улюлюкал вслед патрулю.
Дядя Максим тотчас выскочил за баррикаду, крича на ходу:
— Вставай, Мишка, вставай! Беги скорей домой, разбойник!
По мальчик не двигался. Подвернув под себя руки, он лежал неподвижно. Голова по уши зарылась в снег.
Отец поспешно подхватил его на руки, с трудом пролез в проход и положил у костра.
Мы бросились к мальчику.
Я в ужасе смотрел на побелевшее лицо Мишки, запорошенное снегом. Густая, темная струйка крови медленно сползала по его щеке. Вражеская пуля пробила голову.
Отец простонал:
— Ах, Мишка, я же говорил тебе — сиди дома, а ты… эх ты!..
Он вдруг сорвался с места, выскочил за баррикаду и выпустил заряд в том направлении, куда скрылся патруль городовых.