Читать интересную книгу Москва в огне. Повесть о былом - Павел Бляхин

— Пушек не видал, а солдаты на драгун похожи, с этакими полосками на штанах. А городовые кучей стоят, прохожих задерживают и чевой-то щупают каждого.

Старик нахмурился:

— Слышите, ребята? Прохожих обыскивают. Остерегайтесь.

— Не беспокойся, батя, — поспешил заверить отца Сережка. — Я Москву как свои пять пальцев знаю, куда хошь пройду. Вот только наш оратор новичок здесь, как бы не влопался, боюсь.

— А ты проводи его, коли так, — приказал дядя Максим, — наших людей беречь надо.

— А ей-богу, провожу! — обрадовался Сережка. — С ним нам всегда по дороге!

Я не стал спорить, так как в самом деле Москву знал плохо и нередко путался в лабиринте кривых улиц и переулков.

Мать поняла, что задержать детей невозможно, вдруг засуетилась и, сдерживая слезы, схватила каравай хлеба, стала резать его и ломать на части.

— Возьмите хлебца-то на дорогу, там, поди, некому и накормить вас…

Провожая каждого до порога, она своими руками совала им в карманы куски хлеба, опять обнимала, целовала, давала советы:

— А вы сами-то на казаков не лезьте, они, нехристи, и детей бьют, никого не жалеют, звери лютые. Ой, горе мое, горюшко!..

Старушка и мне дала кусок хлеба и поцеловала в голову.

— Будь здоров, сынок. Ты ведь тоже совсем еще малец! И как тебя мать одного в Москву пустила? Ты больше за Петруху держись, он старшой у нас, разумный.

— Ну, пошли, ребята! Не задерживай, мать, не хнычь! — решительно оборвал прощание дядя Максим, направляясь к двери с двустволкой за спиной.

Оставив детей, Арина снова набросилась на мужа:

— И что ты за человек уродился! Какой ты отец! Сам детей на погибель гонишь! Побойся ты бога-то. Бить тебя некому, старого дурня!

— Ну, ну, кончай панихиду!

Пропустив вперед меня и сыновей, дядя Максим сам захлопнул дверь. Мне почудилось, что Арина заголосила. Что-то и у меня защемило под сердцем.

Первый бой

Когда мы вышли на улицу, пальба из винтовок слышалась по линии Садовой-Триумфальной и со стороны Кудринской площади. От Страстного монастыря, по-видимому с колокольни, короткими рывками грохотал пулемет. Со стороны Сухаревки изредка бухало орудие. Временами можно было различить и выстрелы из револьверов, которые звучали как игрушечные хлопушки.

И все это под звон колоколов; они звонили по-праздничному весело, игриво, с переливами — хоть пляши камаринского. Попы выполнили приказ начальства — помогать крестом и молитвами «христолюбивому воинству», проклинать с амвонов и предавать анафеме крамолу.

По выходе из дома дядя Максим еще раз перекрестился и поправил на плече двустволку, висевшую за спиной.

— С нами бог!

На вершине «нашей» баррикады, на конце поднятой вверх жерди, развевался красный флажок.

— Это моя работенка! — похвастался Мишка, карабкаясь на гребень баррикады. — Вчерась мы сорвали царский флаг и взяли оттуда красную полосу, а синюю и белую отдали мамке на тряпки. Здорово?

— Молодец! — похвалил Сережка, следуя за братом.

Мы с Петрухой тоже поднялись на баррикаду.

— А это уж я оборудовал, — сказал Сережка, показывая мне большую железную вывеску, укрепленную на ребро в зубьях ворот. — Читай, оратор!

На обратной стороне вывески аршинными буквами мелом было написано: «Смерть грабителям!» и «Долой Николашку!».

Сережка весело озирал взбаламученную баррикадами улицу.

— Гляди, друг, какая силища — ни одна пушка не возьмет!..

Совершенно фантастическое зрелище представляли отсюда Оружейный переулок и примыкающие к нему улицы. Казалось, что это землетрясением выбросило на улицу обломки человеческих жилищ. И чего тут только не было! В самом невероятном сочетании громоздились друг на друга набитые камнями и мусором бочки, ящики, опрокинутые вверх колесами телеги, заборы и палисадники, телеграфные и телефонные столбы, полицейские будки, вывороченные тумбы, дрова и доски — словом, все, что можно было содрать, спилить, сломать, свалить на мостовую или поставить дыбом.

На первый взгляд никакого разумного плана в этом грозном хаосе не было, но, внимательно приглядевшись, я и здесь заметил организующую руку партии и боевых дружин.

Из многочисленных баррикад Оружейного переулка, по-видимому, совсем не случайно самыми сильными оказались две: одна — на которой мы стояли, другая — у выхода на Триумфальную площадь, шагов на двести от первой. Значение этой второй баррикады мне было понятно: со стороны площади можно было ожидать нападения. Роль «нашей» баррикады выяснилась немного позднее.

Под прямым углом, как раз между этими двумя баррикадами, в Оружейный переулок упиралась Первая Ямская улица, в горловине которой тоже возвышалась довольно мощная баррикада. Со стороны Триумфальной площади она была невидима и не могла быть обстреляна. А ее тыл на всем протяжении улицы был загроможден десятками баррикад более легкого типа.

— Зачем нужна такая сильная головная баррикада на Первой Ямской? — попытался я выяснить у Петра, когда мы спустились вниз.

Тот спокойно ответил:

— Глядишь, пригодится… Читал инструкцию?

Инструкцию я читал, но все-таки не понял, для чего может пригодиться баррикада, скрытая от площади за углом улицы. Из-за нее дружинники могли бы стрелять только в промежуток между двумя большими баррикадами Оружейного переулка, так сказать во фланг «нашей» баррикаде (это название укрепилось за ней по почину Мишки, который считал, что баррикада построена под его руководством).

Оружейный переулок в действительности был длиннейшей улицей, которая отделялась от Садового кольца всего одним кварталом и тянулась параллельно от Триумфальной площади до Садовой-Самотечной. В Оружейный упирались концами все Ямские и другие улицы, тоже загроможденные баррикадами. Таким образом, наш переулок приобретал особо важное значение, охраняя с тыла подступы к Садовому кольцу, которое войска стремились очистить от баррикад в первую очередь. Садовые улицы как клещами охватывали центр города, угрожая прервать связь с районами.

С утра в Оружейном было еще спокойно, местные жители и дети бродили меж баррикад, с любопытством разглядывая материал, из которого они сделаны, смеялись, острили. Только старушки испуганно жались к воротам и парадным дверям, боясь показаться на мостовой.

Колокола продолжали гудеть. Перестрелка усиливалась с каждой минутой, приближаясь к площади.

Мы спустились вниз, на противоположную сторону «нашей» баррикады.

Дядя Максим на все смотрел критическим оком бывалого солдата.

— От пуль, конечно, эти валы могут укрыть, а ежели дунут из пушки, все разлетится.

— Ну, я иду, отец, — заторопился Петр. — Ночевать не жди, я останусь на заводе со своей дружиной. Сюда придут кушнаревцы.

Дядя Максим остановил его:

— Боюсь, сынок, что ни тебе, ни Сережке сейчас уйти не придется. Слышь, что делается на Триумфальной?

В самом деле — пальба на перекрестке Тверской и Садовой-Триумфальной принимала уже характер большого сражения. Пулемет грохотал почти непрерывно, длинными очередями, а залпы из винтовок раздавались совсем близко — возможно, на самой площади.

— Да, кажется, ты прав, отец. Подождите минутку. — Петр побежал к выходу на площадь и скрылся за головной баррикадой.

— Проверять пошел, — решил дядя Максим. — Оно и так все понятно: здесь мы заградили путь к Александровскому вокзалу, а площадь слишком близка к центру и к дому губернатора — обязательно пробивать будут. — Он вдруг схватил Мишку за руку и необычно сурово приказал: — Марш домой, сынок!

— А разведка? — заупрямился Мишка.

— Когда понадобится, позову. Лети!

Мишка понял, что сопротивление бесполезно, и, медленно повернувшись, побрел назад. Однако, перед тем как скрыться в пролазе «нашей» баррикады, он остановился и попробовал уговорить отца:

— Батя, а бать! Покеда драгуны сюда пробьются, я со своей дружиной пойду в тыл фонари добивать, там их штук пять осталось. Можно?

— Нет, нет! Сей минутой домой! — прикрикнул отец сердито. — Живо!

Мишка безнадежно махнул рукой и исчез.

Петр вернулся взволнованный.

— Солдаты взяли баррикаду у самой площади. Наверняка двинутся сюда. Надо задержать.

— А какими силами? — спросил отец.

— Сейчас посмотрим. А ну-ка, Сережка, свистни, ты любитель.

— Есть, начальник! — весело отозвался Сережка, и тотчас пронзительный свист сирены прорезал воздух.

Вскоре в ответ на сигнал Сережки кто-то отозвался таким же свистом с Первой Ямской, потом со Второй и еще дальше, из тыла переулка. На зов Петра сбежалось человек двенадцать дружинников.

— У кого есть огнестрельное оружие, ребята? — вместо приветствия спросил Петр, пожимая знакомым руки. — Подсчитайте.