Среди тех немногих, с кем они общаются, есть семья тайного советника Николая Андриановича Аничкова, бывшего чрезвычайного посланника России при Персидском дворе, еще в 1863 году ушедшего по болезни в отставку, его жена и дочери. Связь с ними Мария Степановна Башкирцева сохранит на долгие годы, и после смерти своей дочери.
Но лучше всего Мария чувствует себя в окружении своих милых собак: Виктора, Багателя, Пинчио, белого, как снег, Пратера. Она окружает себя искусством, а значит, у нее и собаки должны напоминать об искусстве. Багателль — (правильнее писать бы вообще-то с двумя «л», потому что это французское слово «bagatelle», что означает «пустяк», «безделушка») — легкое, ни к чему не обязывающее произведение искусства. Багателлями назывались тогда шкатулки, табакерки, миниатюрные часы, бонбоньерки, медальоны, зачастую с фривольными изображениями. В Булонском лесу в Париже в конце восемнадцатого века архитектором Белланже был выстроен для графа д’Артуа, брата короля Людовика XVI, изящный павильон «Багателль». «Багателль» — это еще и оперетта Оффенбаха, мелодии из которой она любила играть на фортепьяно:
«Звук, запах, солнечный луч напоминают прошлое… При первых звуках «Багателли» я переношусь в Париж, в нашу маленькую гостиную в отеле «Британские острова», где после прогулки в Булонском лесу, хорошего ужина, когда мама, Дина и Павел уходят к себе, я оставалась одна, надевала свой пеньюар, тихонько закрывала ставни и через них смотрела на эту чудесную улицу де ля Пэ, на которой постепенно стихали все звуки, закрывались красочные витрины магазинов и оставались только люди, спешащие по домам. Тогда с партитурой это «Багателли» на пианино и «Дневником», раскрытым на периоде герцога, я провожу вечер в песнях, чтении, обдумывании того, что прочитала и мыслях, мыслях, возникших под влиянием этого нежного майского или июньского вечера, под влиянием роскошных экипажей и великолепных туалетов, под влиянием того мира, который я только что видела, того мира, к которому стремлюсь, к которому хочу принадлежать, без которого не могу жить, мыслях об одном и том же, об этом мире и о способе проникнуть в него». (Неизданное, запись от 21 февраля 1875 года.)
Думаю, что и почти через два года ее мысли не претерпели серьезного изменения. Она по-прежнему думает, как проникнуть в мир высшего общества.
Пинчио, другой ее пес, назван в честь Римского холма Пинчио, с которого открывается прекрасный вид на Рим и на который она не раз поднималась.
«О, Рим, Пинчио, возвышающийся как остров среди Кампаньи, пересекаемой водопроводами, ворота del Popolo, обелиск, церкви кардинала Гастоло по обе стороны Корсо, дворец венецианской республики, эти темные, узкие улицы, эти дворцы, почерневшие от времени, развалины небольшого храма Минервы и, наконец, Колизей!.. Мне кажется, что я вижу все это. Я закрываю глаза и мысленно проезжаю по городу, посещаю развалины, вижу…» — так вспоминает она о Риме еще в России, но с тех пор она еще так и не доехала туда.
В начале девятнадцатого века с площади дель Пополо на холм Пинчио был возведен монументальный подъем, а наверху разбит партерный сад, с тех пор ставший излюбленным местом прогулок римлян. С террасы Пинчио можно было любоваться графическим овалом площади дель Пополо с обелиском в центре, вдаль от площади уходила перспектива бульвара Савой, характерный римский пейзаж с силуэтом микеланджеловского купола над Ватиканом вдали.
Она терзает Пинчио, маленькую белую собачонку. Этот Пинчио, этот трогательный Пинчио, каждый раз напоминает ей Рим. Она записывает в дневник, что боится остаться в Ницце, что просто теряет здесь разум. «Я не могу!!! Я не создана для этой жизни, я не могу!» Манит ее Италия, вечный Рим, где он непременно появиться с отцом. При одном воспоминании о Риме она почти лишается чувств…
Тут как раз снова на побережье возникает отец и приглашает ее запиской в отель «Люксембург», где он остановился, вызвав к себе сестер, княгиню Эристову из Сан-Ремо и, надо полагать, мадам Тютчеву, которая живет в Ницце и с которой женская колония Башкирцевых и Романовой по-прежнему не общается. После некоторых сомнений Муся все же едет к ним одна. На несколько дней они перебираются в Сан-Ремо, Муся поселяется в Сан-Ремо с тетей, но госпожа Романова не хочет с родственниками общаться и остается в отеле, когда она уезжает к ним. Муся уговаривает отца съездить хотя бы на пару дней в Рим. Он соглашается, если с ними поедет мать. Муся с виллы княгини Эристовой телеграфирует матери, и та срочно прибывает в Сан-Ремо.
По тем отрывках дневника, что опубликованы, все это очень сложно понять, за их передвижениями трудно уследить, хотя напряженный ритм светской жизни, эти беспрерывные передвижения в пространстве очень хорошо характеризуют время. За отрывочными записями дневника не встает целостной картины, но она легко восстанавливается, если знать названия, упоминаемые в тексте. Они едут на поезде через Римскую Кампанию, Башкирцева занимается, по ее словам, узнаванием мест. Начало поезда уже въезжает под стеклянную крышу вокзала, а она все ищет глазами крышу базилики San Giovani de Laterano, одной из самых знаменитых в Риме.
В Риме она, наконец, узнает, что кардинал Антонелли в ноябре умер и оставил Пьетро в наследство серебряные ложки и вилки. Печальный финал ее мечты. Она вышла на лестницу в том же отеле, где происходили их последние объяснения, опирается на шар в углу перил, как опиралась в тот памятный вечер и с грустью думает о Пьетро.
Не думайте только, что кардиналу Антонелли нечего было оставить своим наследникам. Он оставил огромное состояние своим трем братьям, в том числе и отцу Пьетро. Завещание Джиакомо Антонелли вскоре, уже в 1877 году, было оспорено в суде. У него объявилась якобы дочь, графиня Ламбертини, претендовавшая на часть наследства. Процесс длился несколько лет и, наконец, ее иск был отклонен кассационным судом в Риме, так как ее происхождение от Антонелли осталось недоказанным. Не было тогда генетических экспертиз.
А Марии в Риме на сей раз больше нечего было делать и она возвращается в постылую Ниццу. Полтава – Вена – Париж – Ницца – Сан-Ремо – Рим – Ницца и все это меньше, чем за два месяца, в таком ритме они живут.
Глава одиннадцатая
Неаполь. Кокотка в белом и граф Лардерель
В Ницце на нее находит приступ отчаянья, она катается по полу, рыдает, потом вдруг хватает тяжелые бронзовые часы и бежит с ними к морю. Дина бежит за ней, опасаясь самоубийства, но Муся топит в море только часы. Часы были хорошие, с бронзовым Полем без Виргинии. Поль держал в руках удочку.
Через некоторое время они уже смеются, вспоминая о происшествии, и шутят, что Поль, верно, ловит теперь своей удочкой рыбу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});