и в Штатах. Тем более что причастность Даугеля к этому убийству уже не вызывала сомнений.
Глава 17
От одной только мысли, что именно он виноват в смерти Державина, Воронцов уж которое утро подряд начинал с лафетника «Столичной», однако теперь не помогала даже водка, и он бродил по цветущему яблоневому саду, размышляя о том, до чего же паскудно устроена жизнь эмигранта в Америке. Даже будучи миллионером, он не может похоронить свою Анастасиюшку в России, как того бы ей хотелось, да и с Державиным — хуже не придумать. Хиллман сказал, будто бы именно сегодня должны состояться похороны Державина, точнее говоря, уже состоялись, и от этого тоже хотелось плакать. В церкви и на кладбище были совершенно чужие Игорю люди, а он, его единственный друг… И когда в саду появился Степан с телефоном в руке, Воронцов только покосился на него. Мол, тебе же сказано было — не до разговоров мне.
— Москва. Россия, — шевельнул губами Степан, и Воронцов почти вырвал у него трубку.
— Иларион Владимирович?
— Ну, если вы звоните по этому номеру… — Воронцов практически мгновенно сориентировался на русский язык звонившего. — Простите, с кем имею честь…
— Семен Головко, следователь Московской городской прокуратуры. Относительно меня вас должен был предупредить Артур Хиллман, и, насколько я понял, вы не стали возражать относительно моего звонка.
Ответная фраза Воронцова зависла в воздухе. Потомка эмигрантов первой волны графа Воронцова впервые потревожили представители российской прокуратуры, и даже несмотря на то, что он действительно был предупрежден Хиллманом о возможном звонке следователя, он даже растерялся немного. Впрочем, его можно было понять. В понятии графа московская прокуратура ассоциировалась с теми самыми властями большевистской России, из которой вынуждены были бежать его дед с бабкой, и он имел все основания сомневаться в искренности и чистоплотности все той же прокуратуры, которая занималась раскруткой убийства советского иммигранта и диссидента. И все-таки он заставил себя подчиниться голосу разума:
— Да, конечно, Хиллман говорил мне о вас. Чем могу служить?
— Дело в том, что я расследую уголовное дело по факту убийства Игоря Мстиславовича и счел нужным прибегнуть к вашей помощи как человека, который….
Совершенно непроизвольно для себя Головко выстроил фразу так, как бы ее произнес семидесятилетний граф, для которого русский язык оставался его родным языком даже в далекой Америке. Однако Воронцов, даже не оценив стараний московского следователя, стремительно перебил его:
— Так все-таки убийство?
— По крайней мере появились предпосылки для возбуждения уголовного дела, — уклончиво ответил Семен. — Наметилось несколько версий, однако также не исключен вариант того, что Державин стал случайной жертвой преступления.
— Да о чем вы говорите! — возмутился Воронцов. — Случайная жертва… Это на Игоря… на Державина шла охота. И они не промахнулись.
— Кто «они»?
— Не знаю, — скис было Воронцов, однако секунду спустя в нем проявился прежний граф: — Пока что не знаю. Но уверяю вас, узнаю обязательно. Теперь это для меня — дело чести. Мне рассказывали, что в России теперь не только КГБ балом правит, но есть и честные детективные компании, которые работают не хуже. И я…
Он хотел, видимо, сказать, что никаких денег не пожалеет ради того, чтобы найти убийц его друга Державина, но Головко тут же осадил его пыл:
— Иларион Владимирович, дорогой мой человек! Мне бы очень хотелось встретиться с вами лично, чтобы за накрытым столом, а не по телефону обсудить наши проблемы. Однако на данный момент давайте оставим в покое бывшее КГБ, тем более что убийство Державина расследуют настоящие профессионалы, но это в Москве, а вот что касается Нью-Йорка…
Неизвестно, что больше озадачило графа: доброжелательность следователя или та внутренняя убежденность, с которой он произнес свой монолог, но голос Воронцова неожиданно обмяк, и он негромко произнес:
— Что именно вы хотели бы знать?
— Во-первых, истинную цель приезда Державина в Москву, и второе. Мне нужна полная информация по Рудольфу Даугелю. Возраст сорок шесть лет, родился в Псково-Печерске, эмигрировал из России в девяносто первом году. Имеет американское гражданство. Погиб в Москве, в автомобильной катастрофе. И вот тут без толкового детектива не обойтись.
— Так вы думаете, что он… Даугель…
— Пока что ничего определенного сказать не могу и поэтому взываю к вашей помощи. Мне нужно знать об этом человеке буквально всё, но в первую очередь — на кого он работал и с чьей подачи был направлен в Москву. Хотя официальная версия — больные родители в Псково-Печерске.
— Так вы все-таки думаете… — начиная трезветь, произнес Воронцов и осекся на полуслове, сообразив, что это действительно не телефонный разговор.
— Иларион Владимирович… — Головко вздохнул так, будто тащил в гору тяжелогруженый воз. — Ну так что, я могу надеяться на вашу помощь?
— Боже мой! — подхватился Воронцов. — Естественно!
— Но хотелось бы, чтобы об этом никто не знал.
— Молодой человек! — обиделся граф. — Я хоть и прожил всю жизнь в Америке, но еще не отупел окончательно. И вы, надеюсь, убедитесь в этом, когда мы будем выпивать рюмку водки.
— Ловлю на слове, — засмеялся Головко. — Буду рад принять вас в Москве.
— Да и я был бы весьма рад попотчевать вас в Америке, — неизвестно с чего бы вдруг расчувствовался Воронцов. — Вы… вы мне весьма приятны. Ну, а что касается истинной цели приезда Игоря в Москву…
Он вкратце рассказал о сомнениях Державина относительно «Спаса Вседержителя», выставленного на аукцион художественной галереей «Джорджия», и когда закончил, негромко произнес:
— Сегодня должны были хоронить Игоря… на каком-то Востряковском кладбище. Так оно, кладбище это, хоть приличное? Я ведь кроме Даниловского монастыря, где похоронены мои предки, ничего более не знаю.
— Весьма приличное, — успокоил его Головко. — По крайней мере лично я не возражал бы успокоиться там под березкой.
— Спасибо, — неизвестно за что поблагодарил Воронцов и тут же: — Надеюсь, его отпевали?
— Естественно! Кстати, отпевали в церкви Ризоположения, это в двух шагах от Даниловского монастыря.
В телефонной трубке звучали резкие гудки «отбоя», а Воронцов продолжал держать ее в руке, уставившись застывшим взглядом на Степана, в глазах которого светился живой интерес.
— Что… в Москву зовут… в Россию? — неожиданно дрогнувшим голосом спросил Степан.
— Приглашают, — кивком головы подтвердил Воронцов и словно очнулся от звука собственного голоса. — Ну, чего стоишь, как не родной? Наливай!
— Может, хватит? — попытался воззвать к голосу разума Степан.
— Поговори еще! — негромко, но весьма убедительно рявкнул Воронцов и, заметив с удивлением, что все еще продолжает держать в руке телефонную трубку, сунул ее в карман.
Отпустив явно недовольного Степана, который наполнял лафетник с таким видом, будто его, бедолагу