Часы показывают девять вечера. Еще светло. Вызываю командиров взводов, чтобы распорядиться о мерах предосторожности на ночь. Сусик подзывает меня к аппарату.
— Третий, — слышу усталый голос Тонконоженко, — немедленно ко мне!
Поручив Стаднюку провести инструктаж, спешу к командиру батальона. В его блиндаже вдоль стен уже сидят некоторые командиры подразделений. Увидев меня, Тонконоженко молча махнул рукой: мол, устраивайся. Когда в блиндаж протиснулись командиры первой стрелковой роты и взвода снабжения, Тонконоженко, поглаживая вытянутую на нарах раненую ногу, сказал:
— Товарищи командиры! В двадцать три часа тридцать минут мы оставляем занимаемые позиции и отходим… на Смоленск.
Известие было настолько ошеломляющим, что наступило недоуменное молчание, затем послышались проникнутые досадой возгласы:
— Эх, мать честная, опять отступать!
— Зачем оставлять позиции, когда фашистов мы кровью умыли?!
Смуглое лицо Тонконоженко заметно мрачнеет; выждав, когда командиры утихли, не повышая голоса, он продолжает:
— Приказ есть приказ. Значит, обстановка требует дальнейшего отступления. — Капитан направляет луч фонаря на карту, которую держит в левой руке: — Сводный отряд нашей дивизии отходит двумя маршрутами. Наш батальон следует… — Перечислив населенные пункты, через которые мы пойдем, Тонконоженко уточняет: — На переправе через реку Рутавечь мы пропускаем вперед главные силы отряда и в дальнейшем следуем за ними…
Отдав необходимые распоряжения, комбат отпустил нас.
В то тяжелое время взводным и ротным командирам трудно было, конечно, понять причину отступления наших войск после успешного отражения вражеских атак. Поэтому мы, молодые лейтенанты, весьма критически отзывались о полученном приказе. Многие из нас заболели в те дни весьма заразной "болезнью", которую кто-то метко назвал "лейтенантской краснухой". Нам казалось, что "там, в штабах" не знают истинного положения и отдают не соответствующие обстановке приказы. Подобная ситуация облегчала рождение провокационных слухов о том, что в штабах якобы засели изменники. Правда, такие слухи решительно пресекались.
Непонимание причин отхода возникло потому, что нас плохо информировали об оперативной обстановке. То ли потому, что наш батальон постоянно действовал в отрыве от своего полка, то ли времени не хватало, во всяком случае, командиры не всегда могли растолковать подчиненным, почему приходится оставлять позиции, удержанные в ожесточенных боях. Если бы мы знали, хотя бы в общих чертах, обстановку, которая сложилась в середине июля 1941 года к востоку от Витебска, то никаких сомнений в правильности применявшейся командованием тактики ни у нас, ни у бойцов не возникло.
А обстановка, вынудившая советское командование отдать приказ на отступление 19-й и 20-й армий к Смоленску, была в середине июля 1941 года чрезвычайно неблагоприятной для войск Западного фронта. К этому времени 2-я и 3-я танковые группы фашистской армии, составлявшие половину всех подвижных соединений врага, спешили завершить глубокий обход главных сил Западного фронта севернее Витебска и южнее Смоленска. Северо-восточнее Витебска широкую брешь в обороне советских войск проделал мощный танковый каток группы генерала Гота. Второй танковый каток, состоявший из танковых и моторизованных дивизий генерала Гудериана, стремительно продвигался из района Орши. Обе фашистские танковые группы должны были соединиться в районе Смоленска. В результате главные силы 19-й и 20-й советских армий попадали в кольцо.
Нарисовав сейчас в общих чертах обстановку, в которой нами был получен приказ на отступление, я невольно подумал: "А может быть, и не следовало нам, взводным и ротным командирам, знать весь масштаб опасности? Знать об угрозе окружения, нависшей над нами дамокловым мечом? Если бы нам это было известно, то вряд ли мы с такой стойкостью удерживали обороняемые позиции".
Объединенная рота, которой я командовал, должна была по замыслу комбата следовать в головной походной заставе вслед за разведывательным дозором, куда Тонконоженко отобрал наиболее опытных бойцов во главе с коренастым, очень подвижным лейтенантом-казахом, на скуластом лице которого черными точками блестели живые глаза. Все отобранные в разведку были вооружены трофейными автоматами, патронов для которых у нас было много. Предвидя, что нам придется постоянно взаимодействовать, подхожу к лейтенанту, называю свою фамилию и должность.
— Лейтенант Акынбаев, — отрекомендовался он.
— Будем взаимодействовать, товарищ лейтенант?
— Будем!
Лейтенант оказался неразговорчивым. С трудом допытался, что в нашем батальоне он всего третий день, а вообще воюет от самой границы. Его дивизия попала в окружение в районе Лепеля. Из окружения они пробивались отдельными отрядами. Его с остатками взвода, которым он командовал, капитан Тонконоженко оставил в нашем батальоне.
— Когда отойдем к Смоленску, через штаб двадцатой армии разыщу свою дивизию, — заявил Акынбаев. — А пока буду воевать в вашем батальоне. Капитан мне понравился. Командует грамотно.
Возвратившись в роту, разъясняю обстановку командирам и ставлю задачи взводам, указав порядок оставления позиций. Отделение для прикрытия отхода приказываю выделить из состава взвода, объединявшего уцелевших бойцов стрелковой роты. Не прошло и четверти часа, как ко мне вихрем ворвался лейтенант Спирин, командовавший этим взводом.
— Товарищ лейтенант! — Голос Спирина от сильного возбуждения прерывается. — Бойцы отказываются покинуть позиции!
— Как это отказываются? — Наверное, я не смог скрыть растерянности, впервые столкнувшись с отказом выполнить приказ.
— Говорят: "Мы не для того похоронили на этой земле больше половины роты, чтобы добровольно отдавать ее немцам…" Да вы сами поговорите с ними и поймете их настроение, — предложил лейтенант и с досадой махнул рукой.
Мы бежим во взвод. Уже темно. У дзота слышны возбужденные голоса. Когда мы протиснулись в середину, голоса смолкли.
— В чем дело, товарищи? — изо всех сил стараюсь говорить спокойно. Мне доложили, что вы отказались выполнять приказ?
Бойцы в сильном возбуждении пытаются отвечать, перебивая друг друга.
— Тихо, товарищи! Не забывайте, что нас может подслушать враг. Объясните кто-нибудь: чем вы недовольны?
Мой негромкий голос, звучавший в ночной тиши весьма обыденно, подействовал успокаивающе. Стоявший рядом со мной сержант, пожав могучими плечами, степенно поясняет:
— Нервы, товарищ лейтенант, все нервы. Поливаем кровью каждый рубеж, набьем морду фашисту, а потом бежим. Вчера, чтобы удержать вот эту позицию, мы потеряли больше половины роты. А сейчас, когда побитый немец утихомирился, мы добровольно оставляем ее. Вот и прошел слух, что в штабе засели изменники.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});