После собрания Стаднюк, наслаждаясь необычной тишиной, мечтательно проговорил:
— Ну, комроты, кажется, остановили-таки фашиста. Может, дальше и не удастся ему продвинуться? Подойдут резервы, и… погоним мы непрошеных гостей в их фатерланд… Давай-ка посмотрим, что там пишут в нашей "За честь Родины".
Он отобрал несколько непрочитанных номеров газеты, остальные приказал Стогову разнести по взводам. Усевшись поудобнее, политрук внимательно просматривает одну газету за другой.
— Комроты, а дела-то, похоже, и взаправду налаживаются! — радостно воскликнул он, потрясая газетой. — Между правительствами СССР и Великобритании заключено соглашение о совместных действиях в войне против Германии.
На мое замечание, что это соглашение не скоро еще проявит себя, так как для его осуществления потребуется много времени, а пока нам придется сражаться в одиночку, Стаднюк с жаром возражает:
— Пусть соглашение имеет только политическое значение, но для укрепления морального духа бойцов это немаловажно. Они теперь будут знать, что Советский Союз не одинок в борьбе с фашизмом. Вот что надо будет подчеркнуть в беседах с бойцами.
Читая очередной номер газеты, Стаднюк взрывается:
— Ах какая сволочь! Какой подлый, жестокий зверь задумал мир покорить! Ты послушай, что заявляет Гитлер: "От мира человек погибает, он расцветает только от войны… Если бы евреев не было, их нужно было выдумать — только жестокость побуждает человека к движению… Кто может оспаривать мое право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как насекомые?.."
Оторвавшись от трофейного автомата, тоже берусь за газеты. Мое внимание привлекла заметка о сообщении германского информбюро, что "в ближайшие дни сводки не будут содержать подробностей об операциях на востоке". Значит, дела на советско-германском фронте идут не так, как рассчитывали гитлеровцы.
Когда газеты были прочитаны, Стаднюк предложил:
— Пойдем побеседуем с бойцами: ведь есть о чем поговорить. Правда, не совсем понятно, каково положение на наших фронтах, но в общем-то дело ясное: везде бои идут, как и у нас здесь, не на жизнь, а на смерть.
Мы расходимся по взводам. Во взводе лейтенанта Воронова, куда теперь входили все оставшиеся в живых минометчики, бойцы сгрудились около Сероштана. Заметив меня, он прерывает чтение. Я махнул рукой: продолжай, мол. Прочитав статью, в которой рассказывалось об одном из боев в районе Витебска, Сероштан расправил плечи и с задорной улыбкой, словно только что сам сочинил, прочел стихотворение:
Пустой барабанщик, Заносчив и рьян, Неделю дубасил В пустой барабан. Но только Другая неделя настала Конец болтовне — Барабана не стало. Но будет фашистам И третья неделя. Ой, горе тебе, Барабанщик Емеля!
— Мы показали проклятому фюреру-Емеле, где раки зимуют! — гневно воскликнул Браженко. — И еще покажем! Своими боками фашисты испробуют мать-сыру русскую землю: каждый получит по два аршина!
Когда я рассказал о бредовых идеях Гитлера, возмущенные минометчики повскакали с мест. Прибежавший на шум Стаднюк, узнав о причине возмущения, удовлетворенно улыбнулся:
— Молодцы газетчики! Взрывной материал поместили… Надо, чтобы каждый вдумчиво прочитал эту статью сам, и не один раз. Нам и раньше было ясно, против кого воюем, а теперь будем воевать еще злее!
Мы возвращаемся на командно-наблюдательный пункт. Следом за нами в блиндаж входят Петренко и боец в очках.
— Товарищ лейтенант, вот товарищ Митин, — показал Петренко на своего спутника. — До войны он был учителем немецкого языка в средней школе. Он собрал у убитых фашистов много документов и неотправленных писем. Мы просмотрели и кое-что прочитали. Из солдатских книжек можно узнать, какие части наступают против нас, а из писем — настроение личного состава.
— Ну и что же вы узнали? — спрашиваю я Митина.
— Видите ли, товарищ лейтенант, — задумчиво начал он, поправляя очки в тонкой оправе. — Судя по документам, на нашем направлении наступает пехотная дивизия, значительные силы которой прорвались на этом участке. В письмах домой солдаты и офицеры сообщают о тех местах, по которым прошли. Высказывают радость, что Германия скоро получит очень много продовольствия. Жалуются на упорное сопротивление русских, однако обещают близким скорую победу…
Постепенно возбуждаясь, Митин выхватывает из большой пачки письма и с нарастающим гневом читает выдержки из них. Слушаю потрясенный. Со школьной скамьи мне было известно, что на родине Маркса и Энгельса фашистские мракобесы сумели при поддержке финансовых и промышленных магнатов вероломно захватить власть. Но я искренне верил, что широкие народные массы им обмануть не удастся. Однако в письмах не только офицеров, но и простых солдат — вчерашних рабочих и крестьян — сквозила такая мерзость, что меня охватило чувство величайшей гадливости и отвращения к бандитам, ворвавшимся на советскую землю в надежде пограбить. Когда Митин полностью перевел "Памятку солдату", Стаднюк не выдержал:
— Хватит, товарищ! "Памятку" и вот эти два письма переведите и отдайте мне, остальные отправим в батальон. Так, товарищ комроты?
Я соглашаюсь. В дальнейшем письма и "Памятку" мы использовали в беседах с бойцами. Из "Памятки солдату" я на всю жизнь запомнил такое поистине людоедское поучение: "У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки". И надо сказать, что "Памятка солдату" явилась в тот момент самым обличительным документом против фашистов.
Когда стемнело, Охрименко досыта накормил бойцов ужином и сверх того выдал каждому по банке трофейных мясных консервов. Миша Стогов принес котелок гречневой каши, над которым поднимался душистый парок, молча открыл консервы и положил рядом немецкую фляжку. Потоптавшись, предложил мне и Стаднюку поужинать.
— А во фляжке что?
— Водка, товарищ младший политрук. Забрал у убитого фашиста для воды, смотрю, а в ней что-то булькает.
Стаднюк отвинтил пробку и, попробовав на язык, с отвращением сплюнул:
— Гадость вонючая! Не будем, Саша?
— Не будем, — охотно соглашаюсь я и, к великому огорчению ординарца, приказываю сдать водку санинструктору.
Часы показывают девять вечера. Еще светло. Вызываю командиров взводов, чтобы распорядиться о мерах предосторожности на ночь. Сусик подзывает меня к аппарату.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});