ли бы эта история американцев? Нет и еще раз нет. За это время люди пережили величайшие потрясения, революции, мировую войну, которые изменили не только мир, но и людей. Отсюда следует, что гениальная музыка сегодня должна быть сыграна и услышана по-другому, а главное, оперный спектакль сегодня должен отличаться от костюмированного, от того музыкального представления, которое устраивало современников Беллини. Как? Вот над этим мы сейчас и думаем. Одно ясно: опера должна быть не только пропета и исполнена оркестром, а еще и сыграна. Вот здесь основная сложность для оперных певцов. Кроме того, встает вопрос: как обращаться с авторскими указаниями в процессе новой постановки?
Камышников слушал и думал о том, что ему на этот раз крупно повезло. Как часто бывало, что знаменитый художник или музыкант, когда дело коснется его творчества, становится настолько косноязычным, что плутает в двух-трех мыслях, как в трех соснах. И тогда приходится додумывать и писать за него самому. А тут – только записывай.
Через несколько дней Камышников разыскал его в театре и показал свою статью «Новый режиссер “Метрополитен-опера” Александр Акимович Санин». Свое слово он сдержал, сообщив, что Санин доволен плодотворными отношениями с труппой и администрацией театра. «…Санин не эмигрант в пореволюционном смысле, – читал режиссер о себе. – Он избег печальной участи вынужденного изгнания из родной страны. А.А. Санин, оставляя Россию, имел за собой родину, воспитавшую его, вселившую в него веру в силу русского гения и, что важнее, признание этой родины. И в Европу Санин пришел как почетный и прославленный гость. Есть огромное различие в истории санинского “исхода” из России, от того исхода, который породил эмиграционный дух, со всеми его печальными для русских явлениями. Таких неэмигрантов, как Санин, было немного. Одним из самых замечательных русских деятелей за рубежом был покойный Сергей Дягилев. И неспроста он первый привлек Ал. Ак. Санина к работе за границей. Санин относится к числу русских художников, несущих миру богатство своей родины и отдающих человечеству то, что посеяно и взрощено на родной почве, но что не утратило аромата прошлого и творческой силы для будущего, и он ждет новой встречи с Родиной».
Особенно польстило Санину сравнение с покойным Дягилевым, которого он очень уважал и ценил. Перед тем как дать статью для прочтения жене, он обратил ее внимание на один абзац:
– Знаешь, что меня порадовало? Вот этот отрывок: «Я смотрю на Александра Акимовича и вижу перед собой все того же молодого, бодрого, полного энергии и сил человека, которого знавал когда-то в России. Голубые глаза его сосредоточенно смотрят на собеседника, и в них нет того характерного беспокойства, с которым вот уже много лет смотрят русские глаза на чужбине. У него нет сомнения, в правильности намеченных им путей, нет колебаний в выборе средств для их осуществления. Он служит русской культуре и верен заветам Гоголя, видевшего в творчестве единственную задачу – выявление высшей правды в человеке, а в театре – очищающий и поучающий душу алтарь». Видишь, Лидушенька, посторонний человек говорит: молод Санин и полон творческих сил!
После выхода газеты Санину стали звонить русские. Одним из первых был Прохоров из «Амторга»:
– Прочитал замечательную статью о вас в «Новом русском слове», Александр Акимович. Неплохая рекомендация для Америки. Мне кажется, было бы полезно опубликовать ее в одной из советских газет. Вы не возражаете, если я возьму на себя посредничество в этом деле?
Санину возражать было неловко. Пришлось согласиться в надежде, что вряд ли какая-нибудь советская газета согласится на перепечатку из эмигрантской. Так оно и вышло: месяца через три Прохоров сообщил о провале своей издательской миссии.
Глава 18
Июнь в Нью-Йорке выдался таким же жарким, как тот медовый месяц в Ялте, когда они уговорились, что день своей свадьбы всегда будут отмечать 17 июня. Правда, тогда Лидии Стахиевне не надо было останавливаться чуть ли не каждые пять – десять минут, чтобы отдышаться, как сейчас на беспощадной американской жаре. Все для юбилейного торжества в их доме было готово. Лидия Стахиевна решила сходить в ближайшую аптеку за лекарством. И вдруг увидела на тротуаре большого черного кота, сидевшего, не обращая никакого внимания на прохожих. «Ну вот, наверняка случится какая-нибудь пакость», – подумала она и решила обойти кота со стороны улицы. Маневр почти удался, но тут черный предвестник беды бросился ей под ноги и стал пересекать улицу. Одна машина с визгом затормозила, но кот не повернул назад, как ожидала Лидия Стахиевна, а лениво продолжил свое гнусное шествие, остановив движение на всей 38-й улице. Оказавшись на другой стороне, кот уселся на тротуаре и, как показалось Лидии Стахиевне, стал смотреть на нее.
Нужные таблетки, как ни странно, в аптеке все же оказались. Дома Лидия Стахиевна сказала мужу, расставлявшему по всей квартире великолепные розы:
– Знаешь, у меня создалось впечатление, что этот противный кот специально сидел и ждал, чтобы перебежать дорогу именно мне. Если бы в аптеке лекарства не оказалось, я бы успокоилась. Как долго, по-твоему, действует эта примета?
Санин только посмеялся в ответ. Он знал, что «плохой» сон и перешедший дорогу кот могут испортить Лидуше настроение не на одни сутки.
– Похоже, ты теперь собираешься ждать неприятностей всю жизнь. Забудь, раз сразу примета не сработала, значит – все. Но на всякий случай скажи или подумай: «Чур меня и моих близких!»
– Правда? «Чур меня и моих близких, чур меня и моих близких!» – как молитву произнесла она и виновато обратилась к Санину: – Не смейся, пожалуйста, но этот противный кот напомнил мне о человеке, преследовавшем меня в Париже.
– Лидуша, перестань. С этим покончено раз и навсегда. Да и вообще, у нас сегодня праздник! Не станем омрачать его никакой мистикой…
Лидия Стахиевна обняла мужа и, глядя ему в глаза, сказала:
– Сашуня, тридцать лет! Подумать только – тридцать лет! Это все благодаря тебе! Ты единственный на земле человек, с которым мне можно было прожить тридцать лет! Я не заблуждаюсь насчет себя: далеко не идеальная жена. Но ты всегда был так исключительно бережен со мной, словно боишься задеть, словно моя боль отзывается и в тебе! Спасибо тебе, мой дорогой и самый любимый человек!
Санин растрогался. Он встал перед ней на колени, нежно прижался к ее ногам и молчал, пока не справился с волнением. А потом поднялся и обнял жену:
– Ты – единственная на земле женщина, способная целых тридцать лет терпеть меня, неуправляемого и неряшливого мужлана! Ты – единственная на земле женщина,