каким-то чудом сделал все вовремя и сделал очень хорошо. Заказчики остались довольны, прибор был не просто приобретен, но стандартизирован американским правительством, и маленькая компания из Австро-Венгерской империи стала известна на далеком континенте, где фермеры недоверчиво относились к изделиям старой Европы. Однако для Йозефа Яна они сделали исключение.
На фирму посыпались новые заказы, умные люди предлагали счастливчику пустить выручку в дело, расширить производство, купить ценные бумаги, вложиться в золото или в городскую недвижимость, но в тех краях, где старший брат безутешно бродил по рапсовым полям и оплакивал умершего Яна, в местечке Ондржеёв в тридцати пяти километрах к юго-востоку от Праги Йозеф Ян Фрич купил большой холм с прилегающей территорией и назвал его в честь брата горой жалости или печали, не знаю, как точнее перевести чешское слово žalov. Правда, стоил участок земли так дорого, что на саму звездарню денег уже не осталось. Городские власти обещали помочь при условии, что он завещает обсерваториум государству.
Йозефу это предложение показалось весьма разумным и выгодным, однако Ян делать это запретил. «Пока наша земная родина не свободна, – сказал небесный близнец, – мы не возьмем от чужого государства ни одной кроны и ничего своего ему не отдадим».
Йозеф Ян хотел возразить, мол, хорошо тебе оттуда, где не надо думать о деньгах, произносить красивые слова, хорошо ни за что не отвечать, а как быть здесь, на земле, где надо опять влезать в долги, бросать фабрику и заниматься строительством? Но Ян был неумолим и непривычно строг: мы должны всё построить без помощи немцев. Йозеф Ян не знал, что делать и как к этой стройке подступиться, он страшно жалел, что купил задорого ненужный кусок земли, и был до такой степени задерган своими невзгодами, что весной с ним случилось нервное расстройство. Чех потерял и сон, и аппетит, на него напала хандра, страшная раздражительность и возбуждение сменялись вялостью и апатией, как сменялся влажным жаром лютый озноб. Врачи, к которым больной обращался, ставили каждый свои диагнозы, прописывали диеты и микстуры, однако ж ничто ему не помогало. Несчастный строитель чувствовал, что силы оставляют его, и тогда в мае по совету директора Венской обсерватории Эдмунда Вайса, знавшего о его астрономической задумке и очень ему сочувствовавшего, Йозеф Ян отправился в Австрийскую Силезию на воды, – Вайс был родом из тех мест. Там Йозеф Ян поселился в деревушке Грефенберг недалеко от лечебницы доктора Присница, где некогда мерз одержимый похожим недугом неведомый ему русский писатель Гоголь.
С утра земной близнец принимал холодные ванны, а после бродил взад-вперед по дорожкам санатория, стараясь не уходить далеко, чтобы не заблудиться. Места вокруг были мрачные, нелюдимые: сырые еловые леса, скалы, каменоломни, шахты, частые дожди, туманы, ветра, замкнутые, сосредоточенные туземцы, настороженно смотревшие на пришельцев. Его мучили кукушки, обрывавшие голос в тот момент, когда больной пытался сосчитать, сколько ему осталось лет, а еще пугали лисы, которые совсем не боялись людей, – Йозеф Ян то и дело сталкивался с ними на узких тропах.
Все это навевало тоску смертную, хотелось поскорее сбежать, однако курс лечения был рассчитан на целый месяц, а Йозеф Ян был человек дисциплинированный и хорошо понимал: если воды не помогут, ему действительно придется отчитываться перед Яном. Он покорно сидел в ледяной купели и слушал доктора, который не позволял вылезать раньше времени и монотонно внушал: «Лечит не холод, а тепло, развиваемое холодной водой», – и, странное дело, Йозеф Ян это тепло действительно стал ощущать. Не сразу, но почувствовал и после того уже не просыпался каждую ночь в морозном поту, не впадал в апатию, а напротив, с жадностью набрасывался на хлеб, капусту и молоко, которыми скупо кормили в лечебнице, и постоянно ощущал в урчащем желудке здоровый голод. Глаза его тоже ожили, засияли, руки перестали дрожать, ум прояснился, и даже местность вокруг больше не казалась угрюмой, а кукушки куковали теперь намного дольше, и лисы смотрели не так враждебно. Йозеф Ян день ото дня удлинял прогулки, забираясь на ближайшие вершины и перевалы и спускаясь в пещеры, и радовался вернувшимся к нему силам.
Однажды во время этих странствий чешский пациент познакомился с немецким юношей, изучавшим юриспруденцию в Брюнне и приехавшим домой на каникулы. Обыкновенно Йозеф Ян старался избегать немцев и по собственной воле с ними не общался, однако было в этом молодом человеке что-то очень искреннее, простодушное, к тому же он неплохо говорил по-чешски, что было среди австрийских немцев редкостью.
– Мы должны уметь говорить на одном языке с соседями, – улыбнулся студент, и Йозефу Яну так понравилась эта детская улыбка, что неожиданно для самого себя он рассказал ему о своих звездных заботах и словах Яна, умолчав лишь о собственном душевном недуге и загробном голосе брата, представив его как живого. Да, собственно, он таким для Йозефа Яна и был.
– Мне кажется, ваш уважаемый брат ошибается, – возразил студент. – Если государство хочет помочь, зачем от этой помощи отказываться? В конце концов, границы между народами прочерчены лишь на земле и до Бога наши перегородки не доходят. А небо, и звезды, и кометы, и луна, за которыми досточтимый пан Ян хочет наблюдать, уж точно принадлежат всем, независимо от национальности и моральных качеств.
Йозеф Ян не стал уточнять, что его брат намного лучше знает, где кончаются земные перегородки и как обстоят дела на небе с национальностью и моралью. А юноша с волнением заговорил о том, что в науке не должно быть национальных разногласий и если бы ученые люди всех стран заключили между собой союз и выучили общий язык, то на земле больше не было б войн. Он с жаром пустился рассказывать про этот недавно изобретенный чудодейственный язык, связанный с надеждами человечества, и призвал Йозефа Яна вступить в братство эсперантистов, разбросанное по всему миру.
– Нас пока что еще не очень много, но мы пришли сюда из будущего, – говорил юноша, волнуясь и оттого немного заикаясь. – За нами и за нашим языком находится новое, умное время, так неужели вы не хотите вместе с нами его приблизить и высвободить людей из плена? Когда-то Господь наказал и рассорил строителей Вавилонской башни, и вот пришла пора собирать новых зодчих и новых каменщиков.
Глаза у немца блестели, он размахивал руками, однако Йозефу Яну было не двадцать лет и одной жизненной химеры ему с головой хватало. К тому же он был сын своего отца и полагал, что чехам гораздо важнее защищать родную речь, нежели учить нелепое искусственное наречие,