Читать интересную книгу Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ - Умберто Эко

Конечно, масса — сила. На массе (за неимением более надежных критериев) зиждется демократия, право решения принадлежит тем, кого больше. Улица, ведущая себя не буйно, есть выражение гражданской свободы. Мы считаем диктаторскими те режимы, где уличные волеизъявления не позволены или же организуются сверху. Где они симулируются, где сгоняют население города под балкон Муссолини на площади Венеции. Те скопища были сомнительны отнюдь не потому, что бескрайни, а потому, что не собирались и не позволялись никакие контр-скопища.

Теперь задумаемся, а что же такое тот «слет» в Римини, на котором выступил Марчелло Пера? Не заседание в парламенте, не семинар специалистов. В такой же мере, как и праздники «Униты»[211], нет, в еще большей (так как он проходил на центральной площади) «слет» в Римини — это как раз уличное действо, законное, как остальные, и явно политическое по звучанию.

Так где же высказал председатель Сената свое неодобрение уличной демократией? На площади, в ходе манифестации, проходившей в отдалении от парламентских залов и выражавшей мнение лишь некоторой части граждан. Решительное «нет» площадям, произносимое на площади, это как если бы моралист, протестуя против эксгибиционизма, распахивал свой плащ на паперти церкви, являя себя в похабной наготе, с выкриком: «Не делайте так никогда, ясно?»

Как заключить контракт с древними римлянами[212]

В 64 году до нашей эры Марк Туллий Цицерон, уже ставший знаменитым оратором, но остававшийся «новым человеком» (то есть не принадлежащим к римским нобилям), собрался баллотироваться в консулы. Брат его Квинт Туллий написал ему руководство к действию. Сейчас вышло итальянское издание с параллельным латинским тестом под названием «Руководство кандидатам. Как выигрывать выборы» (Manuale del candidate — Istruzioni per vincere le elezioni. Lecce: Manni, 2004) в переводе и с комментариями Луки Канали[213] — с описанием исторических и биографических обстоятельств той предвыборной кампании. Предисловие принадлежит перу знаменитого эссеиста Фурио Коломбо[214] и включает в себя полемическое рассуждение о «Первой республике».

Удивительно, до чего походит на первую Римскую республику наша итальянская (не первая, а вторая)[215] — походит и в своих достоинствах (немногочисленных), и в своих недостатках (неисчислимых). Пример Рима в течение более чем двух тысячелетий продолжал иметь большое влияние на последующие представления о государстве. Как напоминает Коломбо, на образец древней римской республики ориентировались авторы «Federalist Papers»[216], когда намечали основные линии тех положений, из которых составилась Конституция США. Они нашли для себя в Риме, более нежели в Афинах, образец актуальной и по сегодня народной демократии. С еще большим чувством реальности «неоконсы»[217], окружающие Буша, вдохновляются императорским Римом и цитируют в своих речах как пример Римской Империи, так и пример Pax Romana, в качестве идейной провозвестницы заокеанского Pax Americana.

Вот только образ предвыборного соревнования, встающий на двадцати страницах книжки Квинта, гораздо менее высок, нежели идеал, вдохновлявший федералистов в XVIII веке. По Квинту, политик вообще не несет своему электорату смелого проекта, и не выходит на споры с оппонентами, и не старается заиметь новых поклонников как премию за проявленную убедительную силу, за яркую утопию.

Как отмечено и Лукой Канали, Цицерон не метил в провозвестники каких-то ярких идей, более того — он советовал кандидату воздержаться от политической полемики, дабы не наделать себе врагов. Кандидат, идеальный в представлении Квинта Цицерона, обязан прежде всего выглядеть обольстительно, делать людям любезности, или обещать таковые, никому никогда не отказывать, намекая: раньше или позже нечто будет сделано… Память у избирателей короткая, про обещания они забудут.

Коломбо в предисловии выявляет удивительные сходства, подобия и переклички между наукой Цицерона и нашей практикой. Кажется, двадцати веков не было. Так называемые salutatores — те, кто ходил кланяться по очереди к нескольким кандидатам — ныне могут носить имя «terzisti»[218], а древнеримские deductores, чье постоянное присутствие было призвано удостоверять добросовестность кандидата и рекламировать его добрые дела, сегодня (mutatis mutandis[219]) заменены телевидением.

Рекламная кампания имеет вид спектакля. Не важно, что представляет собой кандидат, а важно, как он выглядит. Квинт говорит: хотя играют роль и естественные дарования, главная проблема — в том, чтобы обеспечить победу притворства над естественностью.

С другой стороны, «хоть лесть мерзостна, хотя она и портит людей, но лесть необходима кандидату, весь облик которого, лицо и манеры должны от раза до разу меняться, приспособляясь к мыслям и чаяниям того, с кем у него намечена встреча. Естественно, нужно действовать так, чтобы вся кампания была торжественной, яркой, блестящей, но вместе с тем — и народной. При первой возможности наводи на противников тень подозрения в злодействе, распущенности, мотовстве». Короче, все милые рекомендации, как будто написанные сейчас, и нет сомнения ни у кого: читая Квинта, все время перелетаешь воображением к Сильвио.

Закончив чтение, думаешь: что же — демократия действительно только форма завоевания поддержки, основанная лишь на срежиссированных видимостях и на стратегии обмана? Да, несомненно. Все так. Мы реалисты. Не может быть иначе внутри системы, основанной на передаче власти тому, у кого более многочисленная поддержка, а не тому, кто сильнее или грознее прочих. Не забудем же: рецепты Квинта для воображаемой рекламной кампании создавались в эпоху, когда римская демократия уже входила в глубокий кризис. Через краткое время после этого Цезарь окончательно захватил власть, опираясь на свои легионы, и установил фактический принципат, и Марк Туллий оплатил своей жизнью переход страны от деспотизма, основанного на консенсусе, к деспотизму, основанному на захвате власти. И невозможно избавиться от мыслей насчет того, что демократия Рима устремилась к гибели тогда, когда римские политики догадались, что не обязательно относиться с серьезностью к избирательным программам, а следует по большей части изобретать способы, чтобы понравиться своим (теле?)зрителям.

Мы и иностранцы

Мусор и бананы[220]

Как читателям, наверно, известно, некоторые иностранные газеты напечатали статьи, в которых выражали сомнения, подходит ли кандидат от «Полюса свобод» на должность премьер-министра. В ответ на это кандидат обозвал иностранные газеты мусором — извинительное огрызание. Уж такая у нас национальная особенность. Если дама отвергла наши авансы, мы всем рассказываем, что она потаскуха.

Прозвучало и мнение, что недопустимо-де вмешательство иностранной прессы в наши внутренние дела. Так сказал сенатор Коссига[221], и тут я пас: помнится, была реклама с подходящей к случаю фразой «Этот ротик может говорить что хочет». Так сказал и сенатор Андреотти[222], что существенно: учитывая характер этого индивида, можно быть уверенными, что если он сказал «А», значит, имел в виду «Б». Но разволновался я из-за высказывания сенатора Аньелли, который (если не врут газеты) якобы сказал, что иностранцы помыкают нашим электоратом, будто они в банановой республике.

Сенатор Аньелли не только внимательно читает газеты, но и имеет к газетам непосредственное касательство. Он владелец туринской «Стампа». Следовательно, ему уже приводилось видеть на страницах газет (не исключая «Стампа») серьезные осуждения поведения Клинтона, подчеркивания дипломатических ляпов Буша, разбор скандалов в правительстве Миттерана, высказывания о монополистском поведении Билла Гейтса, сплетни о британском королевском доме, разбор политики Шарона и самые нелицеприятные отзывы по поводу Милошевича и Хайдера[223].

Ни в одном из этих случаев (за исключением двух последних) из соответствующих государств не приходили протесты по поводу «непозволительных» вмешательств в их внутренние дела. А если бы протесты к нам и пришли — вот тут действительно было бы впору задуматься, уж не банановой ли республикой они нас считают. Почему же тогда итальянские газеты могут судить о политике чужих стран, а чужие газеты судить о нашей политике почему-то не могут?

Согласно подобной логике, если судья зачитывает нам обвинение, он замешан в заговоре. А если он вынесет оправдательный приговор (или прекратит дело за сроком давности), он честен и неподкупен. Все равно что сказать (и до этого дойдем?): «Экономист» — мусор, потому что осуждает Берлускони, а «Таймс» — образец великолепной журналистики, потому что отзывается о Берлускони более снисходительно. Чем могут кончиться проявления столь неописуемого варварства?