в основном азиаты… Миграции практически не было: все рождались и умирали в одном месте, какая народность сформировала зиккурат, такая там и жила. Исчезли религии, языки, осталось одно — разница во внешности.
Но теперь эти люди здесь, и они — другие. Взять карталонца Вэру — он другой по поведению. А вот Тейн и Инджо сильно отличаются внешне — откуда они? Откуда Эристан? Впервые ощущаю себя пылинкой, которую захватил водоворот. Четвертый уровень каждого зиккурата формируют местные элиты. Какие они в других зиккуратах? Отличаются ли от тех, что в Новом Карфагене? Голова кружится от понимания того, что я лезу к тем, о ком ничего не знаю.
Поскрипывают ступени под весом Инджо. Он невысок, пластичен. Спрыгнув на землю, пожимает руку и представляется. Вот бы они удивились, если б узнали, что мне известно о них даже больше, чем им самим.
— Откуда ты, Инджо?
— Тибет, — отвечает он.
— А я с Аотеароа[1], — хвастается Тейн.
— Это где? — удивляется тибетец, Тейн охотно рассказывает, а я вспоминаю, как лет в восемь нашел историческую энциклопедию для детей, где были древние карты островов и континентов, она поглотила меня на целый месяц. Я уединялся и представлял себя на древнем деревянном корабле, бороздящем просторы пенного океана, это было гораздо интереснее сырого подвала, который я раскрашивал цветными мелками.
Так вот, на Аотеороа жили кровожадные людоеды маори, которых еле перевоспитали. И вот он, их потомок — подвижный, яркий, наверняка девки табунами за ним бегают.
Тибетец не расспрашивает, почему я спас его и даже не забрал арбалет, и сразу переходит к делу:
— Меня десантировали на северо-востоке. Крепость я нашел только утром, и она уже была занята, там окопалась группа из трех человек. Я был один, у меня имелся арбалет, найденный в схроне. Решил не рисковать. Так вот, лидер захвативших крепость — Рамон, такой, весь в шрамах. Я решил идти на юг, прибился к группе из четырех человек, к вечеру пришли туда, но штурмовать крепость не рискнули, там было минимум шесть человек. Обрастая людьми, направились в центр и наткнулись на группу из десяти человек, предлагающую влиться в их состав. И тут самое интересное. Лидер говорил, что они все под началом Рамона, и их восемнадцать человек. Если это правда, и их так много, то нам всем звездец.
— Что Рамон вам обещал? — интересуюсь я. — На каких условиях брал в группу?
— На общих. Говорил, он лидер, четыре места вакантных, кто выиграет в спарринге, когда он победит, тот и молодец. Еще говорил, что команду они набирают до тридцати человек, потом будут только убивать.
— Ну как бы справьедливо, — заметил сидящий на стене неподвижный маори. — Я про спарринги.
— Очень, — тибетец передергивает плечами. — Представь, какая там резня начнется в ночь после победы. Да и так, думаю, самых сильных вырезают шакалы — заранее устраняют конкурентов. А тут, кстати, что? Какие условия? Че-то я не понял.
Объясняю:
— Если выигрываем, то два места достаются Надане и Лексу, два раздаю исходя из личных заслуг каждого, еще не знаю, кто себя проявит лучше всех. Остальных выкупаю за выигранный миллион, дарю вольную, и езжайте по домам.
Тибетец Инджо трет переносицу и делает вывод:
— Соглашусь, поехать домой — это лучше, чем быть застреленным и сожранным гемодами.
Повышаю голос на полтона и говорю, чтоб и мысли о крысятничестве у новеньких не возникало:
— Если хотя бы заподозрю, что кто-то работает не на благо команды, подсиживает союзников, и уж тем более если узнаю, а я узнаю, что кто-то погиб по вашему недосмотру, собственноручно отрежу руки и выставлю за ворота.
Просматриваю характеристики тибетца: он атеист, подхожу к стене, где сидит Тейн, сканирую его: язычник. Получается, мир Ваала держится на соплях только силами правящих пунийских родов и сосредоточенной в их руках власти?
Или все-таки это не просто деньги и влияние, но и сила, которую дает Ваал? Слышал, что жрецы могут больше простых людей: они предсказывают будущее, лечат, накладывают смертельные проклятия. Просто я еще не столкнулся с истинной силой Ваала, и все самое интересное впереди.
— Я бы предложил, — говорит тибетец Инджо, — побыстрее договариваться с южной и центральной крепостями, пока их не захватил Рамон. Остальным уже предлагал такой вариант, они сказали, что это разумно.
— Согласен, — киваю я. — Но на Полигоне все так неразумно, что вряд ли с нами захотят договариваться. Тем более, эту тактику использует Рамон. Как парламентеру ему открыли северную крепость, он перерезал защитников и забрал фрагмент. Конечно, попытаться стоит, но успех не гарантирован.
— Но если не попытаемся, нам точно хана, — вздыхает Инджо. — Жаль, что моя группа погибла, с вами можно было договориться, и людей сохранили бы.
— Мы вам прьедлагали, — напоминает Тейн сверху.
«Жаль», — думаю я и планирую поднять своих до рассвета, послать парламентеров и действительно попытаться создать альянс против Рамона с другим крепостями, причем выдвигаться надо пораньше, пока до них не добрался наш общий враг.
[1] Aotearoa — Новая Зеландия на языке маори, что переводится как «Страна длинного белого облака». В мире Карфагена она сохранила аборигенное название.
Интерлюдия. Сандрино
Занимается рассвет. Оживает ненавистная пустыня, наливается красками, как пиявка — кровью. Сегодня ночью гемоды собрали кровавый урожай, пристрелили тринадцать человек, и Тальпаллиса среди них не оказалось.
Сандрино и поначалу думалось, что достать его будет непросто, но теперь он все дальше от своей цели и все ближе к перспективе остаться с гемодами навсегда. В том, что Тальпаллиса выпилят без его участия, сомнений почти нет, но тогда Боэтарх посчитает, что Сандрино облажался, и в пустыне ему самое место: о возвращении можно забыть.
Привезя первую порцию мяса, гемоды свалили трупы под разделочным столбом и укатили за второй партией. Ночью они гоняли по пустыне неудачников, утром свежевали их и засаливали, а днем спали.
Сто процентов проклятый Тальпаллис засел в какой-то из крепостей, куда гемодам хода нет. Как его оттуда достать — вопрос. Да и нужно ли? Сдержит ли Боэтарх обещание опять взять на службу? Скорее нет, чем да. Будет ли мстить, если провалить его поручение? Вопрос.
Когда Боэтарх обездвижил его, Сандрино уже простился с жизнью. Потом появилась надежда вернуть свою прежнюю жизнь, махнула хвостом и растаяла, как падающая звезда.
Червячком подтачивало подозрение, что Боэтарх в любом случае избавится от сотрудника, который слишком много видел, тем более, Сандрино не гражданин, а раб, его собственность.
И как поступить? Инстинкт самосохранения гнал искать выход с Полигона и бежать к озверелым, благо патронов и консервов достаточно. Дикие должны принять его, они рады всем, а человеку с оружием — так особенно, тем более на гемода он не очень-то похож, в отличие от чешуйчатого коротышки.
С этими мыслями он и засыпает, укрывшись брезентом недалеко от сложенных кучей трупов. А просыпается от ощущения, словно что-то колючее ползет из легких наружу, рвет шипами трахею. Больно, нечем дышать!
Сандрино вскакивает, хватаясь за шею, переворачивается набок, подтягивает колени к животу, пытается откашляться, но каждый вздох будто бы разрывает легкие. Бесконечно долгие мгновения он корчится на земле, желая одного: чтобы это побыстрее закончилось. От недостатка воздуха его сознание меркнет… Но — последний вдох, и внутри будто обрывается десяток нитей, и он отхаркивает сгусток плоти, с метастазами щупалец и черными сгустками засохшей крови. Упершись руками в землю, Сандрино таращится на опухоль, понимая, что это неправильно, так быть не должно, исторгнуть из себя рак нельзя… Однако он сделал это.
Может, сон? Сандрино щипает себя за руку, бьет по щеке, но нет, вот он, окровавленный кусок плоти. Из-за навернувшихся слез картинка плывет, и кажется, что кусок шевелит жилами, пытается уползти. Не замечая того, Сандрино пятится на четвереньках, его не отпускает ощущение нереальности происходящего.
Гемоды еще не вернулись, солнце не поднялось. С момента, когда он заснул, прошло не более получаса. Внутри него растет опухоль, что делать? Но почему она не давала о себе знать?
Все планы, которые он недавно обдумывал, накрылись. Он, как бабочка в альбоме коллекционера, уже пришпиленная иголкой, но еще дергающая крылышками.
В круглом доме, где хранились все ценные вещи и спали гемоды, пищит коммуникатор. Сандрино поднимается и, пошатываясь, топает туда, распахивает ящик