птицы едят плохо, комиции откладываются на следующий день.
– Кур наверняка перед гаданием хорошо накормили! – воскликнул Бебий Геренний.
– Теперь нужен интеррекс с отвагой Клавдия Пульхра, чтобы бросить в Тибр кур, которые брезгуют рассыпанным перед ними зерном, – сказал Марк Метилий.
– Так всегда поступали и будут поступать впредь патриции и жрецы, – громко выразил недовольство Варрон, – пока достанет глупого и легковерного народа, склоняющегося перед их обманами! Кто, как не патриции, используя жрецов, преследовал до смерти бедного консула Гая Фламиния Непота, убитого на Тразименском озере? Кто же не помнит, как он, приверженный народу, желавший простым людям блага, будучи народным трибуном, предложил закон о землях Пицена, закон, который прошел только через год, да и то с помощью другого трибуна Гая Карвилия? Кто не помнит, как ему, избранному консулом вопреки воле сената, авгуры отказали в благословении, заявив, что выбор сделан неправильно и неугоден богам? Как раз в это время его легионы переходили через Пад и, если бы он открыл письмо сената перед битвой, римское оружие не одержало бы той блестящей победы, в триумфе за которую ему тем не менее отказали. А все почему? Да потому, что он был честным человеком с отважной душой и крепкими руками, потому, что презирал все эти мерзкие жреческие проделки и обманы. К счастью, он только после битвы открыл это послание, призывавшее его на родину будто бы из-за несоблюдения формальностей при его избрании. Он, говорят, кричал, что воспользуется этим посланием, чтобы добиться прекращения обмана людей[78]. А кто не помнит неправедной тайной войны, которую патрициат вел с этим человеком устами авгуров в том самом году, когда он, для того чтобы принять командование легионами, отправился из Рима темной ночью, без почестей, как вор, лишь бы избежать приготовленных для него неблагоприятных ауспиций. Патриции не могли простить ему закон, предложенный им вместе с трибуном Квинтом Клавдием вопреки воле сената; этот закон гласил: «…чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор. Эта вместимость считается достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признается для сенаторов безусловно позорной»[79]. Этого Гая Фламиния, этого человека, известного своей доблестью и умом, давшего свое имя одной из самых длинных, красивых и приносящих пользу дорог[80], победившего инсубров, сегодня проклинают, называют святотатцем и ненавистным богам, потому что он храбро сражался с Ганнибалом у Тразименского озера и умер как настоящий римлянин. Но патриции не вспоминают, что сражения с Ганнибалом тогда, как и сегодня, требовали во весь голос весь римский народ и весь сенат вместе с ним; патриции не помнят, что битва с врагом, шедшим на Рим, была не только необходима, но и неизбежна; патриции не говорят, что Фламиний должен был принять сражение не по своей воле и не мог дождаться соединения своих сил с легионами Сервилия Гемина просто потому, что карфагенянин не дал ему времени. А потом, что он там делал в Аримине, этот патриций Сервилий Гемин, пока Ганнибал грабил Этрурию и продвигался к Риму? Фламиний был на своем посту, он вышел против врага, почему же Сервилий не поспешил соединиться с ним? С другой стороны, кто бы ни командовал у Тразименского озера, будь это хоть сам Фабий, известный Медлитель, осторожнейший и осмотрительнейший диктатор, в бой идти надо было, но наши регионы были атакованы снегом и туманом. Таким образом, мы можем сказать, что не Ганнибалом мы были побеждены, а стихиями; Фламиний бы победил, несмотря на так называемые гадания и неблагоприятные предсказания[81]. И что же? Клянусь Юпитером Капитолийским! Разве всегда мы должны терпеть спесь власть имущих? Разве всегда будем мы покорно, точно бессмысленная скотина, влачить ярмо суеверий? Пробудись же, дремлющий народ, от своей летаргии, восстань против богов-советников и положи конец тирании оптиматов, которая сейчас уже стала невыносимой. Продлись она дольше, это приведет Рим к полному краху![82]
Так вдохновенно говорил Гай Теренций Варрон, и в конце его импровизированной речи народ устроил ему шумную овацию.
– Да здравствует Теренций Варрон! – крикнул Бебий Геренний.
– Да здравствует! – повторили пять тысяч голосов.
– Да здравствует Варрон, наш будущий консул!
– Мы изберем его консулом… любой ценой!
– Он выступит против карфагенянина и раздавит его!
– Мы хотим, – крикнул Марк Метилий, – чтобы битва с Ганнибалом состоялась как можно скорее!
Крик этот, так отвечавший чаяниям народа и желанию всех или почти всех граждан Рима, прогремел посреди Марсова Поля и с быстротой молнии долетел до центурий, уже возвращавшихся домой.
– Битвы с Ганнибалом! Битвы с Ганнибалом! Битвы с Ганнибалом! – таков был единый страшный рык, вырвавшийся из сотни тысяч грудей, подобный тысячекратным раскатам грома.
Глаза Варрона сверкали точно две молнии, на лице его, пламеневшем энтузиазмом, появилось какое-то странное, необыкновенное вдохновение. Десяток податных голов подняли его на руки. Варрон господствовал над этим морем людских голов. Двести тысяч глаз смотрели на него с обожанием.
Он вытянул к толпе свою белую жилистую руку, подрагивавшую от волнения, и жестом дал понять, что хочет говорить; толпа кое-как успокоилась, и тогда Варрон громко, отчетливо и решительно сказал:
– Клянусь, о квириты, на святом палладии, клянусь именами двенадцати богов, покровительствующих Риму и опекающих его, что, если ваши голоса возведут меня на должность консула, я поведу вас против Ганнибала. Всемогущие боги благоволят нашему оружию, они помогут нам полностью уничтожить ненавистного врага.
И снова мощный тысячеголосый крик вырвался наружу.
– Да здравствует Варрон! – гулом перекатилось из конца в конец Марсова Поля, словно выбиваясь из недр земных.
Варрон, вернувшись в город почти с триумфом, почувствовал головокружение и был вне себя от радости.
Однако, добравшись до Священной дороги, отпустив торжествующих друзей и клиентов, оставив при себе только Бебия Геренния, Марка Метилия и еще несколько народных трибунов, он после недолгого обсуждения решил, что следует одного за другим обойти всех девять авгуров и убедить их – кого угрозами, кого обещаниями, кого подкупом – во мнении, что народ больше не расположен терпеть неблагоприятные предсказания и надо проявить заботу о родине, немедленно избрав консула.
Так и произошло: на седьмой день перед январскими идами (7 января) под председательством все того же интеррекса Гая Аппия Клавдия Центона, несмотря на довольно-таки сильно затянутое облаками небо, на Марсовом Поле состоялись центуриальные комиции.
Никаких неблагоприятных обстоятельств не было, и авгур, назначенный для проведения церемонии, провозгласил ритуальную формулу:
– Покой и тишина царят на небесах[83].
Все центурии собрались в своих отделениях; прося поддержки граждан, выступили