солдатской науки, равномерно забирая грудью воздух.
За спиной Мишки — густое сопенье, будто загнанная лошадь наступала на пятки. Еще несколько саженей, и впереди — крутой щебенистый склон к Змеевке.
Кузьмич трезво оценил обстановку. Шмыгни мальчонка по склону — и окажется он, Кузьмич, в великих дураках. Немолодому грузному человеку тогда придется гораздо труднее, чем юркому и легковесному недопарышу. Мишка без опаски мог калачиком скатиться к берегу Змеевки, Кузьмичу же такое не по годам. Поэтому он напряг все силы, чтобы догнать Мишку прежде, чем тот окажется в выгодном положении.
Кузьмич пришел в себя на прибрежной траве. Ныло помятое тело, в голове стоял шум. Вспомнил недавнее — стыд захлестнул душу от допущенной оплошности. Как могло произойти, что с самой вершины склона покатился вниз? Не к чести старого солдата. Но Кузьмич и посейчас ничего не мог сказать в свое оправдание.
А вышло так.
Проходивший мимо Соленый увидел бегущих, сразу смекнул: «Не иначе, как Мишка от дядьки спасается…» Кузьмич не заметил, как Соленый подставил ему ногу. Иван сейчас стоял рядом и громко отчитывал Кузьмича:
— Нешто пристойно тебе за парнишкой гоняться! Не упади — одним взмахом захлестнул бы мальчонку. А его, чай, отец с матерью ждут. Твое счастье, что ты скатился, не то отведал бы самой горячей оплеухи. Вставай-ка. Да мальчонку кличь во все горло. Поди-ка, забился от страху в чащобу, как червяк под камень.
— Тебе что за дело! — огрызнулся Кузьмич. — Постыльник — не сын и не внук твой. Моей команде вверен, и я волен наказать его.
Когда Соленый отошел подальше, Кузьмич не сдержался от угрозы:
— Не думай, что так оставлю твою дерзость. Как есть по команде сообчу.
Кузьмичу не довелось исполнить своей угрозы. Мишку нашли на вторые сутки в густом кустарнике, далеко от берега. Лежал ниц бездыханный. Лекарь Гешке заключил, что у Мишки «от запыхания и испугу» не выдержало слабое сердчишко, разорвалось.
В рудничной конторе составили опись пожитков умершего:
«Порты толстого холста на лямках, ветхие — одни, рубаха ношеная тоже холщовая, но тонкая — одна, коты из невыделанной козлины, стоптаны — одне, полузипун коричневого крестьянского сукна — один, тканая опояска к нему — одна, картуз ветхий солдатского сукна — один. И итого тех пожитков на сумму двадцать две с четвертью копейки…»
Мишку зарыли в могилу нагим. Пожитки же и 12 копеек заработанного «жалованья» с попутными крестьянами отправили в далекую деревню Кривощеково к родителям умершего для подтверждения честности горного начальства и его заботы о тех, кому предстояло потрудиться на благо ея императорского величества.
К первой вине Ивана Соленого начальство прибавило вторую — нападение на ефрейтора во время службы. Заковали Соленого в прочные ручные и ножные железы и отправили на Барнаульский завод, чтобы предать военному суду. С тех пор о Соленом ни слуху ни духу, будто камнем нырнул в речную глубь.
В тоске Федор не находил покоя. Много раз пытался проведать о судьбе тестя через сведущих людей. Те охотно обещали, пока хоронили в карманах приношения. После же бессильно разводили руками, с повинной в голосе отвечали: «Не дано знать нам, где тот Соленый и что с ним происходит…»
Забеспокоилось и рудничное начальство. Оно не знало, как быть. Соленый значился в «комплекте», или в числе постоянных работных. С каждого же комплектного спрашивался рабочий урок. Тогда за подписью самого Беэра в рудничную контору пришла секретная бумага:
«Из комплекта исключить. Находится под следствием по весьма важному и секретному делу».
Судебными делами Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства ведал майор Кашин. Майору не занимать строгости и умения сбивать с толку самых изворотливых подследственных. Каждый допрос начинался с вопроса:
— Как прозываешься?
Соленый с издевкой замечал:
— Пора бы знать, благородь! Не иначе как сотню раз чертил мою фамилию, — Соленый ткнул пальцем в бумагу, которая лежала на столе. — Да и теперь без моего ответа вроде правильно бы написал — Соленый. Так и прозываюсь, благородь.
— Ну-с, Соленый, совокупно с кем намеревался лишить жизни его превосходительство генерал-майора Беэра и господина маркшейдера Кузнецова?
У Соленого под острым углом переломились брови, в голосе заиграло поддельное изумление:
— Какой же ты прилипчивый и непамятный, благородь! Намедни и ранее сказывал тебе: один надумал, один и письма написал. Для острастки на первый раз.
— Для острастки? А потом?
— Гадать я не мастак, благородь! Каково поведение — такова и награда.
— Шутить изволишь, Соленый!
— Все шутки в жизни порасходовал, осталась одна сурьезность. Колючее ежа… А с его превосходительством генералом у меня особый счет, благородь. Без утайки и опаски говорю. Без вины высек — раз. Награду за открытие Змеевских руд в кармане держит — два…
Соленый вперед посунулся, угрожающе звякнули железы. «Чего доброго набросится…» — подумал майор. По его незримому условному знаку перед Соленым, вроде из земли, выросли двое солдат, легонько усадили на табурет.
Ивана одолел смех. Звучный и довольный. Майора пристыдил:
— Перепужался, видать, благородь! А что я сделаю? Скован по рукам и ногам. Только и могу рот разевать…
Однажды майор жестоко колотил подследственного. Думал, от боли развяжет язык. Выходило же наоборот. Соленый молчал, как покойник. Ослабев от побоев, твердо заявил:
— Будешь драться, благородь, и слова не вымолвлю. Хоть убей! Себе же зло и причинишь…
Майор опять подумал: «Шельмец, пожалуй, прав. Не добьюсь угодных показаний — по начальству неприятность произойдет». С того дня тело Соленого отдыхало от побоев.
Одиночная камера Барнаульской гауптвахты — тесный каменный погреб. Соленый потерял разницу во временах суток. В камере тьма кромешная, промозглая сырость. Белый свет только и видел, когда на допросы водили.
Майор хотел вырвать зло с корнем, поэтому надоедливо выспрашивал про сообщников.
— Один я, благородь! Как есть одинешенек… И змею в госпитале я подвесил, а не кто иной. Перед святым Евангелием могу клятву дать.
Майор так и не узнал имен сообщников Соленого и укорил арестованного:
— Нехорошо с мертвого на себя вину перекладывать. В сем деле ясное определение есть — не ты виновник…
В конце концов майор вынес определение о высылке Соленого на каторгу.
Федор прослышал о том, к милости Беэра обратился:
— Без злого умысла сделал все Соленый. Поозоровал самую малость. В рудах немало смыслит Соленый. Вместе на Змееву гору хаживали, в иных местах бывали. Окажите милость, ваше превосходительство! Поручательство за Соленого даю…
Беэр без излишней проволочки строго прикрикнул на просителя:
— Не твоего ума указывать правосудию! Соленый с бородой по пояс — сам ответчик за свои дерзкие и