Читать интересную книгу Сожженные мосты - Александр Маркьянов

Здесь заложников нет.

На выходе с ним случилась неприятность — на него обратили внимание. Двое, от одного анашой разит, второй вроде не обкурился еще — но тоже приключений ищет. Что хотят — непонятно, Араб не знал фарси. Но знал арабский, еще с детства и потому, сообщив, что видит перед собой сыновей собаки и, ткнув одному в морду стволом автомата — Араб прошел мимо. Связываться с ним не решились, отстали.

Дальше было североамериканское посольство, по исходным данным там тоже было площадка для эвакуации — на футбольном поле, которое в обязательном порядке пристроено к каждому из североамериканских посольств. Заложники тут однозначно были, об этом говорил совершено целый бронетранспортер, стоящий у здания посольства и несколько вооруженных боевиков на броне. Но зайти туда он не успел — из ворот вышел человек, в котором он сразу опознал своего. Пусть на нем была повязка с изречениями из Корана на голове, и последний раз, когда он его видел, у того была короче борода — но он его знал. Группа ГРАД-21, специализируются как раз на этом регионе, на действиях в горной и пустынной местностях. В основном — из чеченцев.

Человек этот — тоже заметил Араба, и тоже узнал, подошел ближе.

— Аллах Акбар! — гортанно сказал он, совершая символическое омовение, проводя сложенными ладонями по лицу.

— Мохаммед расуль Аллах! — ответил Араб и тоже совершил символическое омовение.

— Оживляет масджиды Аллаху тот, кто верует в Аллаха и в Последний день, совершает салят, даёт закят и не боится никого, кроме Аллаха.

— Может быть, такие окажутся идущими верно[622]! — завершил айят Араб.

Опознание завершено…

— Отойдем…

Тот, кого он встретил во взбаламученном гражданской войной Тегеране, был чеченцем, он был настолько похож на местных, что даже не считал нужным скрывать свое лицо. Араб был тоже темным, даже смуглым, с короткой, аккуратной бородкой — но свое лицо он скрывал.

Отошли. Обнялись — для виду, как это было принято на Востоке.

— Один-двенадцать, — назвал свой боевой номер Араб на арабском языке.

— Двадцать один — три. Меня зовут Аслан.

Аслан — в переводе лев. Видимо, чеченец. Хорошее имя.

— Наше посольство. Защищенная пулеметная точка на входе, снайпер на крыше. Здание занято террористами, проникнуть не удалось. Итальянское, римское посольство — чисто.

— Здесь, в посольстве — заложники, одного я видел на балконе, — начал свой рассказ Аслан, — бронетранспортер, на крыше — снайперская точка. Еще один бронетранспортер стоит на точке три, прикрывается домами, там же — расчеты ПЗРК, я видел один. Еще одна точка — какой-то дом, я отметил на карте. Трехэтажный, это что-то типа штаба. Там два БТР, если ли заложники — не знаю, но туда не пускают. Улица дальше — чисто.

— Добро. Что с потерями?

— Двое не добрались. Обстоятельств не знаем.

— Мы добирались без попутчиков.

Вечером и Аслан и Араб — передадут данные, все что есть, подтверждая друг друга. Если же одному из них суждено погибнуть в ближайшие минуты — данные все равно будут переданы.

Мимо, неистово сигналя, пронеслась колонна машин с развернутым черным знаменем в головной, из пикапов одиночными палили в воздух.

— Удачи.

— И тебе, брат. Аллах с нами.

— Да, Аллах с нами.

Странно, но ощущение того, что рядом — свои взбодрило Араба. Он устал — и физически потому что добирались тяжело, и психологически, потому что его дернули с одной операции на другую, даже не дав реабилитироваться. Это только в синематографе люди каменные, в жизни же они — устают.

Поплутав по улицам, запоминая все, что видел, Араб выбрался туда, где они оставили машину. Сел за руль, завел — они сорвали замок чтобы можно было заводить без ключа — тронулся с места. На ходу — он контролировал, не прицепился ли к напарнику хвост — в машину запрыгнул Бес.

— Что?

— Норма. Две точки. Там наши есть.

— Куда сейчас?

— Куда-нибудь где можно бросить кости. До заката…

До заката… Светит солнце — но на этой земле света нет. На эту землю, словно в расплату за свершенные злодеяния — хотя какая тут расплата?! — опустилась ночь. Черная ночь террора…

Это было в Хамадане. Их забрасывали ночью, вертолетом через границу, у повстанцев не было ни сил, ни средств контролировать воздушное пространство. Всю ночь они бежали, бежали неторопливым размеренным бегом, ударяясь от точки выброски и сбрасывая с хвоста возможную погоню. К утру они вышли на окрестности Хамадана — крупного индустриального центра, столицы провинции — вилайята[623], как их здесь называли — и залегли в кустах, на обочине оросительного канала, чтобы немного отдохнуть, осмотреться и решить, что делать дальше.

Чуть позже они нашли машину. У тех, кто остановился на краю канала справить малую нужду — шансов не было никаких, пусть их было четверо, а спецназовцев — всего двое. Трупы они бросили в тот же канал — не первые трупы, которые проплывали в мутной воде канала — и разжились четырьмя автоматами с мобилизационных складов и гранатами. Раздобыли они и черные повязки на руку, по которым боевики опознавали друг друга, что немаловажно — настоящие. Оседлав железного коня — довольно свежий пикап — они продолжили путь к Тегерану.

Тогда-то они и увидели то, что увидели. В Хамадане была гимназия, да не простая — а техническая, чтобы одаренные дети уже с самого детства готовились стать инженерами, уважаемыми в обществе людьми. Гимназия эта — большое четырехэтажное просторное здание — стояла на одной из главных улиц Хамадана, и как раз около нее собралась толпа, чтобы насладиться зрелищем. Учителя — кого нашли — уже висели вниз головами, подвешенные за ноги на вторых-третьих этажах школы, некоторым вдобавок выпустили кишки. А детей решили наказать иначе, за то, что они учились в гимназии, а не в медресе — они бы и сами рады были не видеть этого, да так получилось что увидели. Перед школой, на крыльцо вытащили парту, поставили ее, чтобы видно было всем. К этой парте подводили детей, видимо кого смогли найти и схватить из учеников, и палач отрубал каждому ребенку кисть правой руки — чтобы не смели идти против Аллаха и брать в руки учебник — а не Коран.

Это — они запомнили навсегда. И уже не сомневались — что делать с этими, когда начнется. Нет здесь невиновных, и все здесь, кто взял в руки автомат и нацепил на голову повязку, заслуживают одного — смерти на виселице и адских мук.

Иначе — нельзя.

Через полчаса Бес и Араб нашли место, где можно немного поспать — задний двор давно сгоревшего и разграбленного торгового центра. Он имел выезд в две стороны, а в критической ситуации можно было уйти пешком через сам торговый центр. Бросили жребий — выиграл Араб. Бес выбрался с автоматом в кузов, чтобы иметь свободу маневра — а Араб поднял все стекла в кабине и мгновенно, как это умеют делать только солдаты — заснул. А перед сном — он попросил Господа, как смог попросил, чтобы не приснилась ему опять окровавленная парта и горка детских кистей возле нее…

— Араб…

Араб моментально открыл глаза, рука сомкнулась на обтянутой резиной рукояти пистолета, которую он модифицировал под свою руку.

— Твоя очередь…

— Премного благодарен…

— Смотри, не обосрись… — пробурчал Бес, залезая в машину.

Араб взял автомат, забрался в неудобный, ребристый кузов, положил оружие рядом с собой и замер. Он не мог залечь на дне кузова, потому что должен был постоянно смотреть нет ли вокруг опасности, да и лежа он мог просто заснуть. Поэтому он прислонился к задней стенке кабины — и замер. Лучшая маскировка, какую он может себе позволить — то что не двигается обычно воспринимается глазом как неживое.

Неживое…

На дежурстве можно было поразмышлять — это помогало не заснуть. Араб давно не был на своей земле, на каменистой земле средиземноморского побережья. Он не видел давно казаков, нем видел друзей… да и какие там друзья, больше половины погибло в те страшные дни бейрутской трагедии. Тогда казалось, что они победили зло, пулями и виселицами загнали его в преисподнюю, отняли жизни у его носителей, чтобы они не могли дальше размножаться и плодить зло. Откуда же оно тогда появилось вновь?

Чего хотят эти люди? Как можно оправдать горку детских рук на пороге школы, чем это можно оправдать? Но Араба больше всего изумляла не жестокость прячущегося под черной маской палача — с ним все понятно, исправит лишь виселица — а те люди, которые стояли и смотрели на все это.

Неужели они полагали это нормальным? Неужели они полагали, что есть в этой жизни нечто такое, что оправдает лишение ребенка кисти руки? Неужели Коран может служить этому оправданием?