Читать интересную книгу Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе - Уорд Фарнсворт

знают, а также понять, что, не сделав этого, в долгосрочной перспективе они будут выглядеть глупо, что бы ни говорили. Нам всем не помешало бы подобное осознание. Легкая шоковая терапия – небольшая плата за избавление от вышеупомянутых бед[166]. Апория – одна из форм такой терапии.

Апория как стимул. Апория не только готовит вас к обучению, но и заставляет хотеть учиться[167]. Она повергает во фрустрацию. По сути, Сократ подсказывает: ладно, возвращайтесь к поиску ответа – теперь вы лучше понимаете, что следует предпринять. Вы начинаете жаждать знаний, осознав, насколько их у вас мало. Сократ высказывает эту мысль в «Меноне», комментируя поведение раба, с которым ему довелось побеседовать.

Менон, 84b–c

СОКРАТ. Сперва он, так же как теперь, не знал, как велика сторона восьмифутового квадрата, но думал при этом, что знает, отвечал уверенно, так, словно знает, и ему даже в голову не приходила мысль о каком-нибудь затруднении. А сейчас он понимает, что это ему не под силу, и уж если не знает, то и думает, что не знает.

МЕНОН. Твоя правда

‹…›

СОКРАТ. Значит, судя по всему, мы чем-то ему помогли разобраться, как обстоит дело? Ведь теперь, не зная, он с удовольствием станет искать ответа, а раньше он, беседуя с людьми, нередко мог с легкостью подумать, будто говорит правильно, утверждая, что удвоенный квадрат должен иметь стороны вдвое более длинные.

МЕНОН. Да, похоже, что так.

СОКРАТ. Что же, по-твоему, он, не зная, но думая, что знает, принялся бы искать или изучать это до того, как запутался и, поняв, что не знает, захотел узнать?

МЕНОН. По-моему, нет, Сократ.

СОКРАТ. Значит, оцепенение ему на пользу?

МЕНОН. Я думаю.

Аналогичную реакцию на апорию отражают чувства, описываемые Теэтетом:

Теэтет, 155c–d

СОКРАТ. Ты успеваешь за мной, Теэтет? Мне сдается, ты не новичок в подобных делах.

ТЕЭТЕТ. Клянусь богами, Сократ, все это приводит меня в изумление, и, сказать по правде, иногда, когда я пристально вглядываюсь в это, у меня темнеет в глазах.

СОКРАТ. А Феодор, как видно, неплохо разгадал твою природу, милый друг. Ибо как раз философу свойственно испытывать такое изумление. Оно и есть начало философии.

Апория как перманентное состояние. Выше мы рассуждали в том ключе, будто бы на интересующие нас вопросы есть правильные ответы, а апория способна вдохновлять на более тщательный их поиск. Но давайте предположим, что после множества попыток такого поиска нас посетит понимание того, что искомые ответы не удастся найти никогда. Будет ли это поводом сдаться? С точки зрения Сократа, сдаваться не стоит ни в коем случае. Действительно, можно признать, что поиск, скорее всего, не имеет конца, однако его все равно нужно продолжать – представляя, что он конечен. Ибо, даже не прикоснувшись к истине, вы все равно к ней приблизитесь. Дискурс, углубляющий наше понимание предмета, ценен сам по себе, но максимально эффективным он становится в тот момент, когда вы забываете об этом – и продолжаете действовать так, словно пытаетесь достичь истины.

Апология, 37e–38a

СОКРАТ. Если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, – если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко.

Менон, 86b–c

СОКРАТ. Вот за то, что мы, когда стремимся искать неведомое нам, становимся лучше и мужественнее, и деятельнее тех, кто полагает, будто неизвестное нельзя найти и незачем искать, – за это я готов воевать, насколько это в моих силах, и словом, и делом.

Апоретические истины. Более радикальный взгляд на апорию рассматривает ее как нечто, ввергающее в оцепенение, обусловленное обретением такой истины, которую просто нельзя выразить словами. Стоящая за этим идея предполагает наличие невыразимых истин, то есть таких, какие не поддаются словесному оформлению[168]. Это что-то вроде вербальных аналогов иррациональных чисел. Иногда, однако, их можно воспринимать и без слов. Не исключено, что справедливость, например, не удастся запечатлеть в четком определении. Но при этом представление о ней можно обрисовать границами множества определений, оказавшихся неудачными. Вместо того чтобы считать такой результат беспорядочным, стоило бы признать, что беспорядок – это как раз то, к чему мы стремились. Целью рассуждений выступает не вывод, основанный на предъявляемых аргументах, а хотя бы чуть более полное понимание предмета. В процессе мы четче осознаем, что истина не совпадает с нашей способностью говорить о ней или с нашей способностью ее схватить.

Подобный взгляд на апорию вполне выводим из метода, который применяется в ранних диалогах. Почему в них истину всегда ищут, но так и не находят? Возможно, из-за того, что найти ее вовсе нельзя; и в этом, собственно, состоит открытие. Определенные подтверждения такой позиции можно обнаружить в Седьмом письме Платона. Подлинность письма оспаривается[169], поэтому не следует приписывать ему слишком уж большую значимость, однако изучить нижеследующий отрывок все же стоит. Если письмо подлинное, то он напрямую раскрывает перед нами образ мысли Платона. Если же нет, то это интересный античный взгляд на то, как Платон мог рассматривать философское открытие.

Седьмое письмо, 341с–d

Вот что вообще я хочу сказать обо всех, кто уже написал или собирается писать и кто заявляет, что они знают, над чем я работаю, так как либо были моими слушателями, либо услыхали об этом от других, либо, наконец, дошли сами: по моему убеждению, они в этом деле совсем ничего не смыслят. У меня самого по этим вопросам нет никакой записи и никогда не будет. Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает.

Милль, касаясь сложностей, возникающих в диалогах, излагает ту же мысль другими словами:

[Платон] перестал заботиться о преодолении неразрешимых сложностей, придя к мысли о том, что они будут возникать всегда. Если верить его Седьмому письму, то он определенно придерживался мнения, что никакое словесное определение чего бы то ни было не является абсолютно точным, а познание того, что та или иная вещь собой представляет, хотя и достижимо лишь после долгой и разнообразной диалектической дискуссии, не является ее прямым результатом, но приходит словно мгновенная вспышка (да и то лишь к тем, кому больше повезло по природе)[170].

Другие читатели Седьмого письма более сдержанно высказывались о том, верил ли Платон в истины, не поддающиеся словесному выражению[171]. Читатель может самостоятельно поразмышлять о том, могут ли диалоги – или любые диалектические процессы, смоделированные по их образцу, – эффективно выполнять вышеописанные задачи. Как представляется, однозначного или универсального ответа на этот вопрос дать нельзя. Скорее всего, как и предполагает Милль, результаты будут зависеть от способностей и предрасположенностей человека, который их добивается.

Ложная апория. Принято считать, что апория возникает тогда, когда мы сталкиваемся с философской проблемой, которую не в состоянии решить[172]. Однако стоит обратить внимание на то, насколько такой взгляд субъективен. Оказывающиеся в подобном положении подчас попадают в него в силу отсутствия должных способностей, а не из-за сложности вопроса (впрочем, всякой