на колени; меховое пальто нараспашку, плоские поля цилиндра, как кровля, нависшая над бледным квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на расстилавшийся перед ним вид.
Суизин закивал, глядя, как они идут полем внизу. В сущности говоря, нечего жалеть, что его оставили одного посидеть спокойно и подумать. Воздух был мягкий, на солнце не очень припекало, вид отсюда прекрасный, замеча… Его голова склонилась немного набок. Он встрепенулся и подумал: «Странно! Я, кажется…» Они машут ему снизу! Он поднял руку и тоже помахал им. «Вон куда забрались, вид заме…» Голова у него склонилась влево; он снова встрепенулся; голова склонилась вправо и так и осталась: он спал.
И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над этим видом – замечательным! – как некое изваяние, высеченное художником в далекие языческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над материей!
И все его бесчисленные предки, которые по воскресным дням выходили, бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных глаз, таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все интересы, кроме своих собственных, – все эти бесчисленные поколения, казалось, собрались вокруг Суизина на вершине холма.
Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в далекое странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмотреть, что они делают в роще – в той роще, которую Весна наполнила запахом земли и набухающих почек, пением птиц без числа, полчищем колокольчиков и нежной молодой травы, золотом солнца, разлившимся по верхушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к плечу, по узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заглянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не уберегла своего сердца. И дух его, как незримый страж, останавливался вместе с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкурку которого еще не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть на склоненную голову Ирэн, на ее мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого человека, не сводившего с нее пристального, странного взгляда. Дух Суизина шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смятому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зияющим раной пнем. Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека славшая им свое «ку-ку! ку-ку!».
Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием. Очень странно, очень подозрительно!
Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все еще молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных запахов… гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в… Назад к стволу, лежащему поперек тропинки.
А потом дух Суизина – невидимый, тревожный – носится, стараясь прошуметь крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее дерево, ее прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому человеку, а он смотрит на нее странными, сияющими глазами; вот она скользит – а! падает ему на грудь – а-ах! ее мягкое теплое тело в его объятиях, лицо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад; возглас: «Вы же знаете, я люблю вас!» Она знает – вот как? Любовь! Ха!
Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым. Во рту неприятный вкус. Где это он?
Ах черт! Заснул!
Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой.
Где эти двое? Куда они забрались? Левая нога у него затекла.
– Адольф!
Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь!
Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный в меховом пальто, тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их.
Ирэн шла впереди; этот молодчик – как его прозвали? «пират»? – с унылым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело. Поделом! Нечего было таскать ее бог знает куда, чтобы посмотреть на дом! На любой дом лучше всего смотреть с лужайки.
Они заметили его. Он поднял руку и судорожно замахал им. Но они остановились. Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца? Вот опять пошли. Она, должно быть, отчитывает его, у Суизина нет на этот счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать – экая уродина, он таких домов и не видывал.
Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными глазами. У этого молодчика очень странный вид!
– Ничего хорошего у вас не получится! – брюзгливо сказал он, показывая на дом. – Слишком новомодно!
Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его слов. И Суизин впоследствии описал его тете Эстер так: «Экстравагантная личность! Весьма странная манера смотреть на своего собеседника… Корявый субъект!»
Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не сказал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая является неотъемлемым качеством истого джентльмена.
Он оживился при упоминании о чае. Правда, чай презренный напиток – Джолион торговал чаем и нажил на нем большие деньги, – но теперь, чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить все что угодно. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус во рту – она всегда ему сочувствует, – но говорить на такие темы не принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о нёбо.
В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над ним свои кошачьи усы. Как только они вошли, он оставил чайник и занялся бутылкой шампанского. Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал:
– Да вы настоящий Монте-Кристо!
Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином, произвел на него неизгладимое впечатление.
Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на свет: хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не станет! Затем, поднеся бокал к губам, сделал глоток.
– Хорошее вино, – сказал он наконец, водя бокалом перед самым носом, – но далеко до моего «Хайдсика»!
В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти, он изложил так:
– Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот архитектор неравнодушен к миссис Сомс!
И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение любопытства, рожденного таким интересным открытием.
– Он смотрел на нее, как собачонка, – рассказывал Суизин миссис Смолл, – корявый субъект. И ничего удивительного – она очаровательная женщина и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок! – Смутное воспоминание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрывает лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот образ. – Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял ее платок.
Глаза миссис Смолл