котором я служу. Это закономерное явление любой революции выбивать клин клином. Вот вы, люди образованные, почему-то не кричали, когда ваши генералы, вешали большевиков? А сейчас? Неужели вы, Нина, не понимаете, что идет война, что лес рубят, щепки летят…. Не смотрите на меня так, Нина, не нужно. Я не стыжусь предавать врагов смерти, революция не может быть бескровной. Борьба идет не между двух человек, война идет между классами, где нет пощады никому.
Она остановилась напротив девушки и, повернувшись к ней, продолжила:
— Меня как-то спросил Ленин, готова ли я отдать жизнь за революцию?
— И что вы ему ответили?
— Я тогда сказала ему, что готова сделать это, не задумываясь ни на секунду. Да, я так и ответила. Я готова отдать жизнь за светлое будущее не только свою, но и других.
— Но это же, страшно. Вы же женщина, вы будущая мать, — тихо произнесла Нина. — Как вы можете распоряжаться другими жизнями?
Нина, не мигая, смотрела на Катерину, боясь произнести еще хоть слово. Она хорошо видела, — в усталом взгляде ее мелькнуло растерянное отчаяние, и она поняла, что все эти люди в кожаных куртках, с «Маузерами» на боку, не в силах обуздать потока злодейства и душевной разнузданности, в котором неслась вышедшая из кровавых берегов жизнь.
— Не проси, я не стану помогать твоему генералу, да и врачам тоже. Каждый получает то, что заслужил.
— Но, врачи?
— И они тоже. Раз лечили солдат добровольческой армии — значит политические враги! Идите, Нина, я очень устала и мне сейчас действительно не до тебя и твоих частных проблем. Кстати где твой отец? Кого он сейчас лечит — красных или белых?
Нина не ответила, потому что не знала ответа на вопрос Катерины. Она, молча, вышла из кабинета. Возвращаясь в гостиницу, она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Прошло несколько дней, как к ней опять пришла Мария и вся, дрожа, стала рассказывать.
— Знаешь, Нина, этой ночью я зашла в камеру, где помещался генерал. Вижу, он лежит на полу мертвый, с синим лицом и раскинутыми руками. Я бросилась к дежурному врачу. Когда мы с ним вошли в камеру, видим — труп лежит на нарах, руки сложены на груди. Синие лицо с прикушенным языком, темные пятна на шее. Рядом с нарами стоит начальник тюрьмы — глаза бегают из стороны в сторону. Георгий Порфирьевич — врач говорит, нужно сделать вскрытие. А начальник тюрьмы — ты что дурак? Чего тут вскрывать? Дело ясное. Готовьте бумаги, все подпишу. Когда я оформляла документы, то от врача узнала, что этот самый генерал был героем балканской войны, ну та, когда русские воевали с турками за Болгарию. Вот и выходит, Нина, там его турки не убили, а здесь убили свои — русские.
Ночь прошла без сна. Девушка металась по кровати и только утром поняла, что заболела.
***
Повозка, в которой лежал раненый в бок Варшавский, медленно тряслась по дороге. Части окончательно разбитой добровольческой армии, медленно откатывалась к морю. Уже никто не призывал солдат и офицеров сражаться за каждую пядь русской земли, так как все понимали, что остановить прорвавшие части Красной армии, уже никто не сможет. Армии, как таковой уже не существовало и ранее царившая в армии коллективная безопасность, медленно, но уверено перетекла в индивидуальную безопасность, а если сказать точнее, то в спасение своей личной жизни. В отступающих частях ходили слухи о зверстве красногвардейцев — о поголовном уничтожении солдат и офицеров и эти слухи панически сказывались на моральном состоянии частей добровольческой армии, порождая дезертирство, грабежи, убийства.
Евгений, то и дело морщился от боли, которая не давала ему расслабиться. Его ранил пикой здоровущий казак. Врач, осматривавший его рану, молча, качал головой.
— Повезло вам, господин поручик. На два сантиметра в сторону и он проткнул бы вас насквозь. Скажите спасибо своему ангелу-спасителю.
— Спасибо, доктор, — ответил он, пересохшими губами. — Как долго мне еще валяться?
— Думаю, что до окончания войны, — ответил он и, взглянув на него, добавил, — вы ведь не сомневаетесь поручик, что она скоро закончится.
Сейчас, лежа на мягком душистом сене, он вспоминал свой последний бой. Его сотня стояла в небольшом лесочке, ожидая приказа к отступлению. Ранее командовавший сотней, подъесаул Петр, утром был повешен представителем контрразведки, за якобы пораженческие разговоры. Казаки со скучным видом наблюдали, как два прибывших в сотню офицера перебрасывали веревку через сук молодой и корявой березы. Смерть, стала привычным явлением, не вызывающей ни интереса, ни отвращения. Один из офицеров набросил ему на шею петлю и отошел в сторону, словно старался внимательнее рассмотреть подобную экзекуцию. Подъесаул оттолкнул в сторону офицера и самостоятельно поднялся на скамейку. Откуда появилась эта скамейка, поручик не знал. Казак стоял на скамье спокойно.
— У вас будет последняя просьба, подъесаул? — обратился к нему один из офицеров контрразведки.
— Дайте мне папиросу, ужасно хочется покурить, — ответил казак.
Офицер достал из портсигара папиросу, прикурил ее и сунул ее в рот ему.
— Мерси, — с улыбкой на лице, ответил тот и глубоко затянулся. — А теперь, выбивай!
Офицер ударил ногой по скамейки. Тело Петра несколько раз дернулось, и он повис на суку, не естественно вытянув свои худые ноги в кожаных сапогах.
К Варшавскому подскакал казак и молча, протянул ему пакет. Это был приказ на отступление. Сотня стала медленно вытягиваться из лесочка, когда ее атаковал эскадрон красных казак. Завязался встречный бой. Евгению удалось срубить двух красных, но третий казак, не входя в ближний с ним бой, ударил его пикой, сбив с коня. Больше он ничего не помнил. Очнулся он лишь в лазарете, когда какие-то нежные женские руки пытались стянуть с него рубашку.
***
Вечером Нина и Мария готовили в саду, рядом с гостиницей, ужин на жаровне. Рядом с ними три красноармейца развели костер и стали кипятить в чайнике воду. Молодой матрос, брюнет с огненными глазами, стал колоть тесаком выломанные из ограды тесины. Видимо, узнав в них своих соседей, он громко произнес:
— Вот скажите мне, барышни, а на кой он нам черт, ваши образованные, — специально громко произнес он и бросил свой взгляд на девушек. — Эти образованные только что и делали, как хватали нас за грудки. Миллион народу, каждый расскажет, как они измывались над нами. А теперь говорит — я образованный. Интересно! А кто тебе дал образование? Отец? Значит, отец твой нас грабил, если мог дать тебе образование, выходит, и ты грабитель!
— Странно, как же вы будете строить новое общество, товарищ матрос?