Ровно в полшестого ангелы в лице моих крылатых ног и конных городовых пригнали меня к гордым гипсовым колоннам Избирательного Сената. Я совершенно не понимал, зачем пришел и что я здесь делаю.
Недалеко от входа, в полусотне метров от широкой лестницы и баллюстрады у подножия Сената стояли скамьи, на которые никто не садился. Мимо с озабоченными, хмурыми государственными лицами сновали мелкие сановники, спонсоры буфетов, клерки-кретины и особисты-дебилы с пудовыми кулаками.
На прилегающей площади, как и везде в городе, почти исчезли велосипедисты. А вот как бы здорово развивать бадминтон или велосипедный спорт, в конках не давиться, а лошадок послать на заросшие стрелами южан и кистенями северян пахотные земли. Это мне пришло в голову при виде посольств наших благонравных соседей, подтягивающихся ко входу почетных гостей. Говорят, нет экспортного эквивалента на цепи, дутые шины и особенно спидометры. Чепуха, если не трогать больной вопрос воды. Сказать о велосипедах, если спросят. И даже, если не спросят. Вот почему, например, соседи жалуются на чужую личную жизнь? Угнетает демографию, развивает неупорядоченное, инициативное доносительство. А молодым нужно полтора на два, чтобы создать потомство, будущих мелиораторов и водопроводчиков, буровиков гидроскважин. Да, доски кое-где сгнили, слышимость страдает, голоса мерещатся отовсюду. Так возьмите старую паклю, осмолите с рухнувших самостроев доску – и тишина, тишина. Комар носа не сунет.
Или вот сказать прямо в лицо. Дайте молодым поэтам и поэтессам право голоса. Внутри, конечно, разных торжеств, вроде нынешнего. Пусть свободно льют свои песни на жернова новой жизни… новой, нарождающейся жизни. В конце концов это все равно не поэты, а рифмоплеты и гавно. Жерновов не сломают. Почему есть спорт мышц, а нет спорта вирш, спорта поэтических многоголосий…
Весь этот бред молниями метался в моей черепушке. И тут рядом на скамью возле меня бухнулся тяжелый старик в рваном канотье, вислых усах и брюках, народно вышитом зипуне и надетых наоборот мокасинах с острыми, как у Низами и Фердоуси загнутыми рваными носами. И прерывающимся голосом Председателя Сената Пращурова заверещал:
– Пришел, молоток. Значит, слушай. Молодец Павлуха. Так. Все сидим. Молчок. Ну кто хочет, кому дадут. Ты ниже жижи. Кругом суки-наружка. В печенках сидят, досмотр. Ты тише мыши. Спросят – вякни, мол, сегодня побил… рекорд. Ногами сучил на скорость. Руки вращал. Или чего. Сидишь, не дышишь, не газуешь. Все сказали. К перерыву. Я встал. Половина наших, ждут, свора. Когда гавкну. Ты не шелохись. Ты запасной. Если обращусь к другому, крестись и божись, что баба и попал случайно. Коньяку в вестибюле тяпни, на дарме. Пол рюмки. Кругом, Павлуха, косые, пригляд. Нет демголоса. Так. Я встал, дело к перекуру. Говорю, господа Сенат и уважаемый Гость. Он гость… по проформе. Протокол. А то прокол. Ухи отгрызут. Говорю… ты сидишь, не ссышь, схвати электрокнижку с картинками Конституции, прижми к грудям… хорошо… Я – перед перекуром разрешите вот Павел… Петр? Петр человек передается ему голос мой временной основе. Организационно. Он теперь голос края… регламент. Скажи – Петр. Можешь не вставать, все равно зад прилипнет. Кругом шавки и ихние. Все тебя. Говоришь: внеочередной голос. НАШЛИД найден нашли сегодня. Старый отменен. Новый светлый, за народ, за душу и мать. Все людям даст: заводы – рабочим-зомбям, землю – христианам-пахирям и мызы латышам. Безмозвезно… Делиться надо, не забудь. Теперь главная фраза под протокол Сената. Остальное можешь не гундить. Все одно от поноса… НАШЛИД отменен и взойден… нашедшен новый НАШ – Пращуров все! Все! Все! И вали между ножек под стол. Там срентируешься. Потом найду – все твое. Так, упомнил?
– Ну, – только и ответил я.
– Ну иди помаленьку, – тихо подтолкнул меня голосом грязный, воняющий экспортной мочой старикан.
Я встал и на козьих ножках пошел считать ступеньки, скользить глазами по фальшивым падающим колоннам и негнущейся рукой тыкать свой ПУК в лица сторожевых псов на входе.
* * *
В мраморном вестибюле среди бонз и ряженых витал стойкий гулкий дух пьянства и истерии. За барной стойкой щелкал пальцами и хромированнными шейкерами аскетичный прапор с лицом исхудавшего мастифа, белыми глазами мраморного нерона и в белом же блейзере бармена с золотыми крупными пуговицами.
– Налей, – продавил я голос и ткнул в коньяк.
– Приглашенным и пристяжным только коктейль. «Зеленую Мэри» или «Крокодильи слезы»?
– Лей коньяк, сиплый гундос, – глухо потребовал я. – Полную.
Желтый скелет с отвращением плеснул мне в стакан на палец. Я выдул задорную влагу залпом, швырнул склянку на стойку бара, взял пластиковый пакетик с «Зеленой мэри» и отошел к колонне. Заиграла взявшаяся с потолка торжественная музыка, я тянул из трубочки отвратительное пойло: смесь сивухи и лягушачьего пота, куда еще плюнули помадой секретарши суда. И даже на секунду не позволил себе прикинуть стратегию отступления, тактику побега и диспозицию оправдания на Сенатской площадке. Плевать, все равно в жизни все иначе, чем в голове, и луна лунатику всегда светит невидимой своей стороной.
Заиграл скрипучий, заезженный патефоном туш. Шаркающая толпа вскинулась и подалась. Полезли заглядывать поверх голов, шептать и изображать балерин на пуантах. В плотном кольце приближенных прибыл НАШЛИД. Он быстро двигался по зале, бодро подскакивал то к одному, то к другому из собравшихся в полукольцо ротозеев. Главная группа прорвала парад зевак и слишком быстро стала приближаться ко мне.
Проклятый коктейль несколько сковал члены, и я повернулся, чтобы улизнуть за колонну, а там за фрамугу окна, а там и в город, на соревнования прыгунов на тарзанке. Но злонамеренные намерения рухнули: только я сунулся убираться по добру, как дорогу мне преградила подлая ухмыляющаяся рожа бармена, и его жестяная грудь с сияющими пуговицами бесцеремонно вытолкнула в круг.
Группа уже оказалась рядом, я обернулся. НАШЛИД стоял напротив и тяжелым цепким взглядом быстрого и юркого мастера школы дзин-ё ошпаривал меня.
– А это из народа, из приглашенных?
– Никак нет, – я вдруг автоматически, словно поручик по особо гнусным поручениям, щелкнул каблуками своих стоптанных тефлоновых ботинок. – Именно так.
НАШЛИД шагнул ко мне, схватил холодной клешней мою потную ладонь и кратко, энергично пожал. Кости моей кисти чуть побелели.
– А зовут вас как, юноша? – чуть улыбнулся руккрая. – Павел?
– Именно так, – отчеканил я и вновь щелкнул и так еле живой обувью. – Никак нет, Петр.
Казалось, НАШЛИД был чуть озадачен.
– О чем собираетесь выступать? Если, конечно, надумаете. Что заботит. Но не из чепухи, а серьезно? – и этот тихим зверем, ждущим на тропе хомячка или тушкана, улыбнулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});