Шизик бежал ходко, мне трудно было поспеть за ним, и, главное, из-за того, что он сбивал меня с хода, прыгая правой ногой, например, два раза, а потом левой делал широкий шаг. Или наоборот, так, казалось, ему было удобнее. Мы пробрались через какой-то мусор и неожиданные закоулки, где мог бы запутаться и водимый верой святоша, ныряли в щелистые пасти клонившихся на ветру заборов и пересекали канализационные выбросы по трещащим вальс дощечкам. Наконец нырнули в какую-то дверь.
В подвальном зале клубился люд на лавках, за грязными, как исподнее половых, столами, да и на полу, усеянному огузками самокруток и обрывками накладных ресниц. Алеша нырнул в сторону, скрылся, потом вдруг вынырнул у меня под носом, умоляющим жестом усадил на скамью и поставил передо мной с торжественной улыбкой стакан зеленого густого пойла, кажется, киселя из бетеля, кактусов и лягушачьей мочи. И опять скрылся. Да, местечко это было явно вне любого закона нашей краевой империи. Ну и шизик, восхитился я.
Напротив меня маялась компания недомерок и декламировала стихи ручной сборки. Уши постепенно заложили вирши:
Рядом плюхнулась девица и заглянула мне в глаза своим глазом. Другой у нее по кругу сиял разноцветной размалевкой: помадный круг с размазней зеленых крапин от коктейля, и еще две булавки с колючими розовыми камешками на щеке. Она пропела мне в ухо, прижимаясь ногой:
– Бэлая бестэлая ромашка половая,
Что сидишь, качая промеж ляжек головой.
Я чуть отстранился, помня о возможностях воздушно-капельной передачи. Молодая фурия дыхнула мне в лицо перегаром всех трав, засмеялась и молвила вполне похожим на нормальный голосом:
– Ладно тебе, старикашка, дуться, как жаба на соломинке. Не пугайся, я сама профессионально философ. Сартр, Камю, Круазье старой выдержки. И наши классики: Суслов, Ягодкин, Выдержанский… А ты с нами, на штурм Западного экспресса?
– Какого экспресса? – напрягся я.
– Его самого, – вмешался парень, свалившийся на скамью напротив. На парне на голую лесистую и вполовину бритую грудь и османские шальвары слегка запахивалось длинное малиновое кашемировое пальто по щиколотки. Со сгрызенными молью до локтей рукавами. – Ты чего, с изгороди свалился, летчик-пулеметчик? Катька уже всем время нашептала, – и парень обнял девицу как-то боком, за ухо и колено враз.
– Да в субботу, в субботу, – манерно изобразила шествие толпы в вагон первого класса еще какая-то девчонка, примкнувшая к нашей маевке или ноябревке. – Как всегда в двенадцать. Лучшие лица умственного унтерграунда, подкидыши мистерий и выкидыши бульварной эстетики.
– Будем штурмовать паровоз и единственный вагон, – важно сообщил парень в пальто, помахивая у меня перед глазами ухом с серьгой. – А то ходит на Запад, как декорация, всегда пустой. Билеты-то все проданы. Ноль пассажиров, уж не считая заумственной элиты. А желающих – мильоны. До Варшавы будем грызть ногти и заниматься со свободной философией запретной любовью. Как-нибудь дотянем. Возьми желательно коктейлей впрок, головных презервативов и пять-шесть горбушек на первое время в Париже. Пока в Сорбонну не оформимся лидерами конфермизма и пофигизма. От Варшавы до Парижа с песнями: варшавянка, ты мне не пара, запара, наш паровоз, на всех парах стучи… И другое неглупое, чтобы показать проезд белой кости.
– А ты хороший, смирный, – мечтательно воззрилась на меня третья особа. – Наверное лошадок для конки объезжаешь, интеллектуаль. Или в шапито коверный. У меня был один лингвист, испытатель блюд особого стола на пригодность. Ума – палата номер шесть, я с ним замаялась, простыни под сутры на шею наматывать. Хочешь, будем сегодня париться, а то мой в джинсах застрял, до субботы не выберется. Зато кудри под спинозу, макака, отрастил, вот и попался в сети своего ума.
– Я со своей, глупой монашкой имени Св. Евгения, – сообщил я, поверженный в ступор. Все на монашку искренне захохотали, считая меня, видно, каким-то изощренным интеллектуэль. – А билеты как брать?
– Билеты брать это уж как всегда, – подтвердил парень, запахивая перед пришлым умником грудь. – Кто с колом, кто с поварешкой, кислоту в склянке бери. О прошлом разе один приволок зеленый коктейль имени Молотова, так шуму было, вся Европа проснулась, включая Андорру.
– У меня клей фрнцузский, буду от ж-д зомбей отмазываться, – радостно соощила сманивавшая меня в пару. – Ты что, не слыхал? Вчера, наверное, из плесени родился. Все наши разжились клеем, завезли с парашютами подклеивать Избирательный сенат. Да профукали. Там наш главный спичрайтер у завхоза. Будем до Варшавы париться и нюхать, чтобы на вокзале умное поперло. Имею импортные пакеты, учти. Приводи свою монашку-малолетку на штурм, у меня есть пакет на троих. Залезем и будем катехизис нюхать.
Я почти спарился слабой головой.
– Штурм вагона и паровика на Вокзале, суббота, одиннадцать пятьдесят восемь. Не опаздывать! – строго предупредил организатор философского отъезда. – Наша очередь, бежим стихи декламировать в трансе, дай быстро понюшку транса.
И группка исчезла на авансценку со сжатых полей моего зрения. Надо же, смекнул я, тут такой посев уголовников по всем статьям кодекса, что не успеешь в камере до конца пожизненного долистать их все. Я дососал свой знойный зеленый коктейль, и тут как раз появился Алеша-шизик, схватил меня за руку и опять поволок. В глубине зала за автоматами по угадыванию результатов сложения цифр от 1 до 8 оказалась незаметная дверка, а за ней комнатенка, где расселись пятеро или шестеро переученных шизоидов, ковыряли в носах длинными пальцами и грызли ногти. Посреди стола валялся мой красный конверт и его содержимое. Шизи залопотали:
– Оу!… нет… Уф ха но вау катангенс параллакс еще бы да…
Неожиданно нашелся среди бесноватых и толмач.
– Гражданин Петр, – сказал он манерно. – Господа ведущие специалисты «Большого друга» интересуются – серьезны ли ваши намерения объективно очутиться на 37-ом кордоне?
– Эти намерения планируются, – также витиевато отразил я. – Вот завтра зайду на заседание Избирательного Сената, многое и уточнится. Но намерения пока… комплектно не воссоединились с возможностями.
Шизы переглянулись и заверещали.
– И… да еще… тридцать се… пф.. легально у… е.. через все…
– И мотивация гнилостная, – добавил я масла в угасающий очаг разума.
– Господин Петр, – чуть погасил движением пальцев бурю эмоций господин толмач. – Вопрос не прост. Ответ умом напет. Или сгнили, или смыли. Этот провал надю порвал. Надежду. Люди специалисты, – и толмач повел ладонью, а потонувшие в море знаний лбы закивали. – Люди помогли бы вам… бы вам сам…сами, но их кредо от деда, отца сына и внука – наука. Никакой боли насилия, да, это бессилие, но это и честь, чистоту помысла блесть. Блють, пока дають. Извините. Пусть мы, положим, не можем, но что же! Но жизнь положим. И честь, которой уже не весть. Кому умереть за это – черта их завета. Вам ли не знать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});