Читать интересную книгу Случайная жертва - Яир Лапид

упоминается в бумагах Альтера. Это ее успокоит.

– Ты понимаешь, во что ввязываешься?

– Нет.

Он направился к выходу, но вдруг резко изменил курс и подошел к Эле, дотронулся до ее плеча и что-то ей сказал. Она улыбнулась и кивнула. Потом взяла со стойки свой стакан и присоединилась ко мне.

– Что он тебе сказал?

– Он сказал: «Береги моего друга», – все еще улыбаясь, ответила она.

– Ну ладно.

– Он милый.

– Вовсе нет.

На самом деле Кравицу плевать на мою безопасность. Он просто хотел выяснить, есть ли между нами нечто большее, чем отношения детектив – клиент. Следовательно, этот вопрос волновал уже трех человек. Она поставила стакан перед собой и наклонилась ко мне, собираясь что-то добавить, но мой поднятый палец заставил ее замолчать.

– Минутку, – сказал я, встал и пошел к бетонному ограждению. Внизу без ритма и лада билось о берег бурное черное море. Море – это для меня что-то новенькое. Я не замечал его тридцать лет, а всю последнюю неделю меня тянет к нему, как магнитом. Возможно, через пять-шесть лет регулярного посещения психоаналитика выяснится, что мне охота поплавать.

Я дважды прогнал в голове разговор с Кравицем. Что-то тут не так. Кравиц должен был кричать, угрожать, объяснять, что нельзя из-за каких-то кассет рушить старую дружбу. Распределение ролей между нами оставалось постоянным, как дефицит госбюджета. Я вечно впутывался во всякие неприятности и задевал интересы тех, кого лучше не трогать. А он через пару дней являлся с речами, полными здравого смысла, и говорил, что я идиот. Возвращаясь к столу, я уже знал, что меня используют, но пока не понимал, как именно.

– Без пальца, – сказала она, когда я сел за столик.

– Что-что?

– Если хочешь, чтобы я замолчала, скажи мне: «Замолчи». Палец поднимать не надо.

– А что плохого в пальце?

– Это выглядит оскорбительно.

– В Афганистане это расценивается как знак почета и уважения. Все равно как если бы тебя назначили главой моджахедов.

– Он ее бьет.

Пора бы мне уже привыкнуть к ее манере неожиданно менять тему.

– Как все прошло в полиции?

– Они меня знают. В смысле, ее. Меня проводили к женщине-следователю, и она с порога завела: «Я же предупреждала вас, что это повторится. Если бы вы не забирали назад свои заявления, все это давным-давно было бы позади».

– Сколько было заявлений?

– Четыре. С одним она дошла до суда, но в последний момент отказалась давать показания.

– Его задерживали?

– Ни разу.

– А что с медицинской картой?

– Материалы дела мне не показали. Но она сказала: «Вы хотите опять очутиться в больнице?»

– Как она выглядела?

– Кто?

– Следователь. Обеспокоенной? Раздраженной? Злой?

– Она сказала: «Убьет он вас, а нагоняй получу я».

– Что ты собираешься делать?

– Ты думаешь, это у нас в генах?

– Что именно?

– То, чем я занималась. То, что она позволяет себя избивать. Может, это у нас в крови? Стремление себя наказывать? Как в трагедиях Шекспира.

– Шекспира? Это разве не тот пес из кино?

– Ты нарочно мне не отвечаешь.

– Сначала у тебя во всем была виновата мать. Теперь твои гены.

Она обиженно откинулась назад, и у нее на шее задергалась мышца. Если я не ошибаюсь, она называется трапециевидная.

– Как она тебе показалась?

– Ты был прав насчет стрижки.

– Это не ответ.

– Знаешь… – Она устремила взгляд куда-то километра на два над моей головой. – Когда переешь, возникает такое чувство, как будто тебя раздуло. Ты подходишь к зеркалу, смотришься в него и удивляешься, что нисколько не изменилась.

– Ты специально приводишь пример из жизни толстяков, чтобы мне было легче понять?

– Ты не толстый.

– Мы сейчас не об этом.

– Хорошо. Но ты не толстый.

Я решил отложить обсуждение этого вопроса хотя бы килограммов на пять.

– Я сидела в машине, – продолжила она. – Как в кино, вжавшись в сиденье. Она шла по другой стороне улицы. Вдруг она остановилась и оглянулась, как будто почувствовала мое присутствие. Я вжалась в кресло еще глубже. Говорю же тебе…

Она замолчала. Я выждал минуты три:

– Что говоришь?

– Она меня почувствовала.

– Мы должны закрыть счет.

– Какой счет? – испуганно спросила она.

– Ты наняла меня найти твою сестру. Я ее нашел.

– Ты отказываешься этим заниматься?

– Чем именно?

– Ее проблемами с мужем.

– Я не могу ими заниматься, если она не подаст заявление.

– Ты уже не полицейский.

– Кто-то его крышует, – сказал я.

– Кого?

– Ее мужа. У полиции свои способы решать подобного рода проблемы. Они уже давно не полагаются на суды. Каждый раз, когда дело доходит до судебного разбирательства, муж немножко плачется перед судьей, а его адвокат приносит справку, что обвиняемый любит вязать и обожает котиков. Он получает недельный запрет на приближение к жене, а когда слетает с катушек и перерезает ей глотку, все обвиняют полицию.

– И что же они делают?

– В каждом участке есть парочка крепких ребят, которые могут устроить мужу небольшую прогулку на свежем воздухе.

– Ты крепкий парень.

– Ты это к чему?

– Тебе приходилось это делать?

– Я давно не служу в полиции.

– Что значит «кто-то его крышует»?

– Он торгует подержанными машинами. В этом бизнесе крутится много уголовников. Если она подавала заявление, а ордера на арест в деле нет, значит, кто-то его прикрывает.

– Кто?

– Не знаю.

– Но ты можешь выяснить?

– Да, – сказал я. – Могу.

24

Когда утром я ехал в тюрьму «Римоним», даже мое дежавю испытывало дежавю. По земле стелился жаркий ветер, приползший с запада и притащивший с собой горсти песка, собранного в дельте Нила. У машин на шоссе был удивленно-раздраженный вид, впрочем, возможно, не более удивленно-раздраженный, чем обычно. Я припарковал «Вольво» у входа и направился к стеклянным дверям, которые подозрительно быстро открылись передо мной. На сей раз встречающая делегация выступила совсем в другом составе: Кравиц с Барракудой и два незнакомых полицейских. В стороне стоял Клаудио – рыжеволосый худощавый следователь, говоривший с южноамериканским акцентом, и долговязый надзиратель, смотревший на меня с чем-то вроде сожаления.

Командование взяла на себя Барракуда:

– Мы хотим, чтобы вся беседа записывалась.

– Нет, – ответил я.

– Прекрасно, – голосом, который наверняка отлично работает в суде, сообщила она. – Тогда встречи не будет.

Я ей улыбнулся. На мой взгляд, у меня замечательная улыбка. В ней бездна обаяния, и она способна согреть окружающих искренним теплом.

– Не будьте идиоткой, – сказал я ей. – Мне эта встреча нужна гораздо меньше, чем вам.

– Вы уже второй раз называете меня идиоткой! Не смейте больше так говорить!

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Не буду больше называть вас идиоткой.

Клаудио издал какой-то придушенный хрип. Все на