своем резвом коне, пригнувшись к самой его шее. Я, повернув коня, начал преследовать его. Он был всего в двадцати метрах от меня. Слышу его призывы: "Аллах, сакта, аллах, сакта!"[3] Конь под ним споткнулся, слетела с головы чалма, развернулась на песке широкой белой лентой… Он уходил от меня, бешено нахлестывая коня… Я выхватил наган и выстрелил. Мулла ухватился за мягкое место, а другой руной за гриву коня — и скрылся за барханом.
— Эй, мулла, мы еще встретимся с тобой! — крикнул я ему вслед.
Преследование остатков банды продолжалось дотемна. Они рассеялись в барханах. Наш отряд вернулся к колодцу, где недавно была база басмачей. Похоронили убитых и расположились на отдых.
Чалма муллы из двадцати метров тонкого батиста была у меня. В минуты отдыха я одевал ее на голову и, представляя богослужителя, смешил бойцов. Чалму хранил мой коновод, предупрежденный мной о том, что она будет сдана в исторический музей. К сожалению, сохранить ее не удалось: красноармейцы так пообносились, что мы сшили из нее несколько нательных рубашек.
Утром, разбившись на два отряда, дивизион возобновил преследование басмачей. В полдень мой отряд столкнулся с небольшой группой, но она поспешно отошла. Банда скрылась в пустыне, потеряв несколько человек. Кони басмачей очень выносливы, и бандиты всегда уходили от нас.
Мы вышли на большую равнину. Случайно наткнулись на огромное кладбище, расположенное в двух местах, на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Неподалеку сделали привал.
— Гали, — спросил я проводника, — пойдем посмотрим, что это за кладбище в таком пустынном месте? Первый раз вижу такое расположение могил…
Подошли к кладбищу. На осевших холмиках установлены камни высотой до метра. Они расположены ровными рядами по прямой линии. Мы насчитали более тысячи надмогильных плит.
Подошли к другому кладбищу — там камни такой же формы, только черного цвета. И снова более тысячи камней.
— Ну, Гали, садись, рассказывай. Ты знаток этих мест. Что это за могилы? Кто похоронен в этой пустыне?
Он призадумался и начал свой рассказ:
"Два — три поколения до нас была вражда между туркменами и адайцами. Туркменов ты знаешь, а об адайцах так выражаются: "Танысан адай мен — таныма сан-худай, мен" (если знаешь меня, я адай, если не знаешь — я бог твой). Казахи, делятся на три рода: улу-юз, орто-юз, кичи-юз. Кичи-юз — самый младший род адайцев. И о них есть такая поговорка: "Улу-юзу. — старшему дай в руки палку и поставь пасти баранов. Ортоюзу — среднему дай в руки нож и поставь крошить мясо, а кичи-юзу — младшему дай в руки оружие и поставь против врага". Кичи-юз адайцы — воинственные и храбрые джигиты. Очень давно они заселяли места от Оренбургских степей до Гурьева и Мангиштака. Этот род жил по соседству с туркменами и часто совершал на них набеги. А туркмены в свою очередь не оставались в долгу и платили своим соседям тем же. Однажды столкнулись два крупных отряда адайцев и туркменов вот на этом месте. Здесь произошла кровавая битва, которая унесла очень много жизней. Победу не смогли одержать ни те, ни другие. Заключили временное перемирие, чтобы похоронить убитых. Вот сейчас мы и видим: белые камни — там похоронены адайцы, а черные камни — там лежат туркмены. Вот и все".
— Рахмат, Гали! А теперь пойдемте, дадим команду бойцам подкрепиться. Коней нужно покормить овсом, а то они еле держатся на ногах.
И на самом деле, после боя в Сары-Камыше почти месяц мы колесили по барханам, по горячим следам басмачей.
В сентябре захватили в плен группу басмачей, среди которых один был в большой цветастой чалме. У меня сразу промелькнула мысль: "Где-то я его видел?" Но припомнить где никак не мог. Пленных отвели в сторонку, они уселись прямо на песке.
Через некоторое время мы с Поповым подошли к ним. Я еще раз пристально посмотрел на человека з чалме. Он в свою очередь взглянул на меня маленькими злыми глазами и сразу опустил их. Стал указательным пальцем чертить на песке завитушки.
Мы присели с краю группы пленных, рядом с человеком лет тридцати. Я спросил:
— Ну как у вас дела, джигит? Давно ли в пустыне? Где ваш отряд?
Он смущенно взглянул, опустил голову.
— Вы сами видите, какие у нас дела. Это долго рас-сказывать, — он зло взглянул на сидевшего напротив него человека в чалме.
— В пустыне мы находимся давно. Нас сперва было много. А сейчас — вот и все. — Он снова глянул на старого басмача в чалме, недовольно поморщился. — Спросите лучше его. Он знает и все расскажет. Он старше всех нас.
Я еще раз глянул на басмача в чалме и вдруг узнал его по бороде: так это же мулла, убежавший от меня под Сары-Камышем!
— Здравствуй, мулла, — воскликнул я. — Узнаете меня, тахсыр? Вот мы с вами и встретились. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся.
Он отрицательно покачал головой и отвернулся.
— Где ваша большая белоснежная чалма? — наседал я на него.
— Моя чалма у меня на голове. Другой чалмы у меня нет.
— Зажило ваше мягкое место от пуль аскеров?
Пленные переглянулись, пряча улыбки. А молодого так и распирал смех. Но обстановка не позволяла ему расхохотаться.
— Лучше не притворяйтесь, скажите правду. Неприлично будет снимать с вас штаны, тахсыр, — решительно сказал я ему.
Молодой джигит, не выдержав, дерзко сказал:
— Тахсыр мулла, вы святой человек. Учите говорить правду, а сами здесь перед нами лжете и бога не боитесь!
Глаза муллы сверкнули гневом. Как бы он проучил этого остроязыкого джигита!
Мы с Поповым заметили его состояние. Однако надо было и поддержать молодого.
— Джигит, вы тоже были его сообщником, — указал я на муллу. — Но вы признались во всем. Мы уважаем того, кто говорит правду.
— Скажите, какое оружие носил мулла?
— У него оружия в руках не было. Оружие у него на языке. Подбадривал, подталкивал нас вперед, а сам всегда стоял сзади или уходил в безопасное место. Однажды я хотел повернуть назад и покинуть поле боя. Но он назвал меня трусом и ударил несколько раз камчой по голове. "Убьешь кызыл-аскера-безбожника — бог снимет с тебя все твои грехи, — кричал он на меня, — А если сам погибнешь от рук аскеров, твоя душа попадет прямо в рай!" Сейчас он притворился невинным и не хочет сказать правду, что был нашим муллой! В Сары-Камыше получил пулю в мягкое место. Целый месяц не мог ни сесть, ни лечь. Задняя лука седла отрублена