Все еще храпели — стандартная утренняя мужская лень, когда она с полотенцем и зубной щеткой спустилась на пол, еще холодный, еще не прогретый солнечным днем, и вышла на улицу, заметив, что Алексея тоже нет. Умывшись и чувствуя свежесть воды на лице, и то, как тепло дня, наступая, сменяет прохладу утра, она услышала далекий звонкий смех. В тишине, не встречая препятствий, веселье звуков без труда облетело вигвам и достигло умывальника, и она немного позавидовала столь ранней беззаботности. Выйдя к началу спуска, она увидела внизу на неширокой ленте огорода две фигуры — смеющуюся Нину и Алексея, а в руках различила сапки. Он, почти не отрываясь от работы, что-то рассказывал девочке, а та, естественно, смеялась — что же еще ей делать, разбрасывая далеко вокруг заразительный смех, но впрочем, не забывая о работе. Спуститься? А может, занести сначала полотенце?
Нина. Сегодня у нее длинный день. Накануне дедушка, великий и ужасный воспитатель, пообещал отпустить ее на море, напомнив при этом о непрополотых грядках. Пришлось встать пораньше, без будильника и напоминаний, и взяться за сапку. Но она неплохо выспалась в спальном мешке, рядом со своей новой подругой, Леной, которая запретила говорить ей "вы".
А она красивая — пока они искали начальника лагеря, Нина заметила, как мужчины ели глазами ее новую подругу, и это почему-то и нравилось, и не нравилось ей. Ей захотелось стать похожей на эту синеглазую и высокую женщину — она хоть и не совсем взрослая, но кое-что уже понимает. А утром ей повезло — неожиданно появился помощник, один из туристов. Ему почему-то не спалось — странно, ведь ему не нужно было помнить о прополке. Она старалась вести себя тише, но, наверное, разбудила его, хотя он и не признался. Он здорово помог ей, немного мешая работать анекдотами про эстонцев и грузин. Но она не обижалась — уж очень смешно у него получалось. И, кажется, он любил тех, о ком рассказывал.
"— Вано, а Вано, твоя корова мой виноград килюет!
— Да не килюет, а мммюююхает!
— Ну да, она уже последний куст домммюююхивает!"
А потом появилась Лена, и Нина заметила, а может ей просто показалось, как вздрогнули и остановились ресницы у Алексея, а глаза ее такой красивой и такой привлекательной подруги, кажется, тоже споткнулись. Едва заметно, а в двух ее первых словах она услышала знакомые нотки, похожие на ее собственные — вчерашнее смущение.
— Привет, а можно к вам?
— Можно, привет, — быстро откликнулась Нина, смеясь вслед анекдоту и улыбаясь навстречу Лене. Ей приятен разговор на равных и спокойное внимание взрослого мужчины.
Алексей. Лена направилась к калитке, а он подумал, недолго провожая ее взглядом и в который раз любуясь ее пружинистой походкой, что как ей все-таки просто войти в любую компанию и как легко расположить к себе людей. Вот и Нине она понравилась — он видел, как вчера у огня они смеялись дуэтом, и слышал, как таинственно шушукались перед сном. Ей невозможно ни в чем отказать, но при этом трудно назвать капризной — не подходит слово. Скорее своенравной, да и то неточно. Интересно, а она сама задумывается, хотя бы иногда, что молодость не вечна? А он? Сперва нужно дотянуть до возраста Христа, а уж потом ковыряться в носу, присев на камушек в пустыне.
— Доброе утро, — еще раз поздоровалась она, и Алексей только в этот момент понял, как здорово идет ей ее голос.
"Идиет — ей все идет!" — тут же поправился он.
— Чем вы тут занимаетесь?
— Грибы сажаем, — ответил он без паузы, но уж очень коряво. Каков вопрос — таков ответ. Прыснула Нина — он возится здесь уже больше часа, и нарассказывал ей кучу бородатых анекдотов — все, что знал, и теперь девочка готова смеяться над каждым его словом. Даже таким незамысловатым, даже таким неуклюжим.
— Как интересно — не обратила внимания на неуклюжесть Лена, — я тоже хочу. Возьмете в компанию?
Вчера, к ожидаемому и неподдельному его удивлению, она не только подпевала бывалым горнолазам, а вполне на равных пела с ними. И даже сама — а ведь она не меньше чем на десяток лет младше каждого из них. Она из другого времени. Понятная жертва современного студенчества, где "Шуриков" и "Нин" нет даже в преданиях, а "старик" — архаичное, почти непереводимое слово… но, как оказалось, не все так плохо в этом мире. Старые могикане, потомки еще более древних чингачгуков, упорно и бережно хранящих свои дымные штормовки, упрямо не склоняющие привыкшие к галстукам шеи пред снисходительной обыденностью близких, они остались довольны ею. И в самом деле, молодец — подхватывая за ними куплеты со второго слова и не путаясь в концовках, она честно заслужила их уважение и его восхищение.
И Алексей снова вспомнил, как живо и осязаемо повеяло от нее, тогда, на вокзале, впервые увиденной, запахом костра и холодом гранита. Почему-то именно эта ассоциация часто возвращается к нему, может как насмешка или предостережение, или сургуч недоступности. А он еще пытается как-то острить, чувствуя собственную неуклюжесть рядом с ней, впрочем, хорошо зная, кому, когда и как прощаются любые неуклюжести.
— Это я так пошутил, извини. Решила поразмяться перед пляжем? Профилактика галечных пролежней?
— Да, наверное, скорее всего так.
— То есть, необъяснимый трудовой порыв объясним?
— Да. Увидела Нину и вспомнила субботу и дачу.
— И решила зацепиться сапкой за горы?
— Возможно. Но все интересное когда-нибудь перестает быть интересным. Я это знаю, ты можешь мне об этом не напоминать.
— Понятно, — кивнул Алексей. Его неприятно кольнули ее последние слова. — Все хорошее кончается, причем само собой? Не торопись кончаться, Лена, а то станешь сама собой — а вдруг это тебе не к лицу? Лично я бы этого не хотел.
— Я постараюсь, я продержусь.
Опять этот взгляд — и снова гранит?
А может, показалось? Ведь честность глаз — известная условность. Сейчас, когда пульсирующее дыхание волн стучится в уши и вот-вот отыщется неуловимый начальник лагеря и всего этого бедлама из выцветших палаток с выбеленным толчком посередине, а Алексей отдаст Кеше поднадоевший за эти дни рюкзак, то вполне может оказаться — что показалось.
И вообще: куда ведет случайный, а часто — неслучайный взгляд? В завал из перепутанных извилин и невезучих тайн. Теперь, бросив в общую кучу рюкзак и прислушиваясь к близкому морю, он смотрит на Лену и помнит этот ее утренний взгляд и реакцию на его уход. Глаза бывают неожиданно правдивыми, выдавая еще неоформленную в слова мысль — нужно только догадаться. Ему показалось, что, поймав рукой сапку, ее глаза неслышно хрустнули несогласием — ей не хотелось, чтобы он уходил. Возможно, она хотела лишь послушать анекдоты, посмеяться вместе с Ниной, за компанию, просто пришла на звук веселья, и все. Может быть, всего скорее, но тогда зачем скрывать это? Ее взгляд снова весел, уверен и тверд — да был ли он когда-нибудь мягок?..