мельком глянул на снимок, словно боялся обжечься. Нет, не так: я ни минуты не сомневался, что воспоминание обожжёт, хлестнёт по сердцу, но не сумел удержаться от соблазна вновь увидеть её лицо. Смуглое, сияющее, с крошечными морщинками в уголках смеющихся глаз.
— Лара, — не произнёс, а скорее выдохнул имя, которое много месяцев не касалось губ, но никак не желало выветриться из памяти. Имя, которое она терпеть не могла и которое ей так подходило.
Лара Мэй — мягкая, весенняя, женственная. Моя.
Николь посмотрела на меня долгим внимательным взором и, кажется, всё поняла без слов. По крайней мере, она бережно убрала фотографию на место, собрала оставшиеся принадлежности и, поднявшись, положила кошелёк на стол.
— Что с ней стало? Не сошлись характерами? — улыбнулась ундина и присела на подлокотник близстоящего кресла.
Чувствуя на себе блуждающий взгляд, я крутил в руках пластиковую карту, словно мелкая моторика могла помочь собраться с мыслями.
— Она умерла, — не ожидал, что голос может быть таким жёстким.
И хотя я не вкладывал в него предумышленного негатива, ледяной тон заставил вздрогнуть меня самого. Николь осеклась, поёжилась.
— За два месяца до свадьбы, — добавил сдержаннее, контролируя дрожь.
— Прости, — шепнула вампирша, и на короткий миг её губы затряслись, однако она совладала с лицом, сделала глубокий вдох. — Отчего она умерла?
— От рака. Смертельной болезни, развивающейся и прогрессирующей после передела мира быстрее, чем человечество, — пояснил я. — Так что Лара сгорела в считанные месяцы, несмотря на все достижения современной медицины. Терпела боль и улыбалась до самого конца.
— Должно быть, она была очень сильной?
— Неутомимая вера в лучшее делала её непобедимой. Но не совсем, — я горько усмехнулся, вспоминая осунувшееся личико бледнее, чем у Николь, усталые глаза и улыбку.
Свою искреннюю ободряющую улыбку она никому не позволила стереть с лица. Даже на смертном одре уголки любимых губ оставались приподнятыми. Как бы страшно и трудно ей ни было в конце, Лара ушла, улыбаясь. Потому что хотела, чтобы её запомнили такой.
— Поэтому ты… — договорить вопрос вампирша не решилась.
В мыслях я сделал это за неё. Наверное, да. Поэтому я стал таким. Поэтому отвергал любые хоть сколько-нибудь серьёзные привязанности.
С того дня, как её не стало, я не искал ни счастья, ни любви. Похоронил эти чувства вместе с невестой, испытав такую боль, что переломала меня и искалечила. И если такова цена за любовь, то увольте. Как бы малодушно ни прозвучало.
— Я устал, Ник, а мне ещё работать, — нарушая ненавистную тишину, признался я.
Незапланированный выходной и правда малость выбил из колеи, а в моём деле главное не позволять работе накапливаться, иначе потом не разгребёшься и задолжаешь всем на свете.
— Поговорим завтра?
Белокурая наяда кивнула и вернулась на диван. Мы обменялись ноутбуками, и я углубился в ретушь, а подруга — в чтение. Она пока не научилась прожигать время в Сети и каждую свободную минуту училась, врастая корнями в малознакомый мир и позволяя ему прорасти через себя.
Ночью ко мне явилась Лара.
А может, я явился к ней, поскольку во сне мы гуляли, сплетя пальцы. Гуляли, правда, прямо по Мене, пенившейся и обращавшейся в сизый пар, так что мы ступали скорее по мягкой пелене облаков, нежели по водной глади.
Лара предстала передо мной точь-в-точь такой, какой я её полюбил — худенькой и миниатюрной, с любопытными, жадными до жизни глазами и наивным восторгом ко всему, замершем на круглом личике.
— Давно ты не впускал меня в свои сны, Марк, — с лёгким укором говорила она, бросая на меня взгляд с хитрецой.
Солнце затаилось в тумане, но в светло-карих глазах плясали золотые искорки, и я не мог оторваться от них. Как же я скучал!
— Это было слишком больно, — признался, борясь с собой.
Уйти страшно, но страшнее остаться, чтобы каждый день жить с этим. Говорят, время лечит. Не знаю, сколько в моём случае должно пройти времени, чтобы стало легче. Эти шрамы не вытравить, но должны же они когда-то затянуться?..
— Пришло время отпустить, родной, — в мягкой улыбке сквозила боль.
И пусть она верила собственным словам, давались они Ларе с трудом.
Ветер ударил в лицо, взметнул короткие медные локоны. Каким наслаждением было зарыться в них носом, вдохнуть лёгкий запах мандарина и — почти неразличимый — карамели. Простые, но незаменимые мелочи, которые я не ценил и не замечал, пока не лишился их.
— Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Сильнее жизни, сильнее себя! А когда любишь кого-то сильнее самого себя, желаешь ему счастья. Даже если тебя в нём не будет.
— Ты была моим счастьем, — прошептал, чувствуя, как садится и пропадает голос.
Ладошка возлюбленной становилась тоньше и холоднее, желанное наваждение растворялось, но всё ещё смотрело на меня с печалью и сожалением, как смотрит человек на желанную вещь, зная, что она никогда не будет принадлежать ему.
— Была, но судьба рассудила иначе, — Лара попыталась улыбнуться снова, но на губах застыла печаль, горькое разочарование и ирония в ответ на злую насмешку жизни и смерти, разлучивших нас.
— И другого нам не остаётся, — дрогнувшим голосом продолжала она. — Отпусти меня, Марк. Отпусти, чтобы я обрела покой, а ты — новое счастье. Счастье, которого я для тебя желаю. Открой глаза. Живи! Позволь себе чувствовать, любить. Прекрати отравлять себя ядом сожалений. Я прошу.
Желанные губы невесты коснулись уголка рта и растаяли, осели капельками росы на коже. Я сжимал полупрозрачные руки, но понимал, что не смогу удержать.
Лара растворялась вместе с утренним туманом, с плотным мраком ночи, сменявшимся рассеянной дымкой у горизонта. Я старался запомнить её такой — спокойной, радостной и свободной — запомнить каждую чёрточку родного лица, полного невыразимой нежности.
Избранница исчезла, вместе с ней рассеялась и мгла под ногами, и я рухнул в холодные воды Мены, захватившие меня, перевернувшие и понёсшие во тьму. Раскрыв рот в беззвучном крике, я нахлебался воды, пронзившей тело тысячами крошечных острых игл, и вскоре… Рывком сел в постели, хватая губами воздух, словно и правда чуть не захлебнулся, мокрый от ледяного липкого пота. Откинув одеяло, вскочил на ноги и бросился к столу.
Не помня себя, дрожащими пальцами нащупал бумажник и извлёк из дополнительных кармашков всё, что не подходило под формат купюр и карт, после чего методично порвал воспоминания на кусочки. Не тронул разве что злополучную фотографию, но сгрёб её вместе с обрывками прежней жизни и распахнул окно.
Я испытал непередаваемое удовольствие, вышвырнув клочки бумаги на ветер, подхвативший их с жадностью