Офицер Ложье главным зачинщиком пожара считал Ростопчина и рассказывал о нескольких случаях поимки французами поджигателей: «В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь уже ясно, что причины их не случайны. Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признаний, и на основании этого составляются ноты, предназначенные для осведомления всей Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Растопчина и начальника полиции Ивашкина. Большинство арестованных оказываются агентами полиции, переодетыми казаками, арестантами, чиновниками и семинаристами. В назидание решают выставить их трупы, привязанные к столбам, на перекрестках или к деревьям на бульварах – зрелище, которое не может нас веселить. Ночью видишь ракеты, которые все время с целью поджога пускают с колоколен, с крыш домов и даже на улицах. Схваченных на месте преступления сразу расстреливают».
Кроме того, сохранилось донесение полицейского пристава П. Вороненко, где он отчитывается перед московской управой благочиния в исполнении приказа «стараться истреблять все огнем», что он и делал весь день 2 сентября «в разных местах по мере возможности до 10 часов вечера».
Российский историк Н. Троицкий указывал, что без сожжения Москвы тарутинский маневр Кутузова (то есть переход армии из Москвы в село Тарутино) был бы лишен смысла. Известно также, что московские жители являлись к Кутузову и докладывали, что перед отъездом из города сожгли свои дома, ожидая за это поощрения.
Но после того как стало известно, что в огне погибло от 10 до 20 тысяч раненых российских солдат, градоначальник Ростопчин стал упорно отказываться от «авторства» пожара. Погибшие, как уже упоминалось ранее, были оставлены в городе на милость победителя. Дело в том, что после Бородинского сражения для их вывоза в глубь России катастрофически не хватало транспорта. При этом далеко не все раненые были транспортабельны. Исходя из этого, Ростопчин, чтобы оправдаться, писал: «Бонапарт, чтобы свалить на другого свою гнусность, наградил меня титулом поджигателя, и многие верят ему». Также он утверждал, что именно Наполеон «предал город пламени, чтобы иметь предлог подвергнуть его грабежу».
Ему вторил и С. Воронцов, который отметил следующее: «Нас считают варварами, а французы, неизвестно почему, прослыли самым образованным народом. Они сожгли Москву, а мы сохранили Париж».
Среди других причин, которые заставили Ростопчина снять с себя ответственность за пожар, могли быть настойчивые требования погорельцев возместить им понесенные убытки. «Соловья я никогда не любил. Мне кажется, что я слышу московскую барыню, которая стонет, плачет и просит, чтобы возвратили ей ее вещи, пропавшие во время разгрома Москвы в 1812 году», – иронизировал впоследствии московский градоначальник. Характерно, что после выхода в отставку Ростопчин уехал на постоянное жительство в Париж.
Уже после оставления Москвы французами одним из первых в город вступил кавалеристский авангард российской армии под командованием А. Бенкендорфа, который позднее вспоминал: «10 октября 1812 года мы вступили в древнюю столицу, которая еще вся дымилась. Едва могли мы проложить себе дорогу через трупы людей и животных. Развалины и пепел загромождали все улицы. Одни только разграбленные и совершенно почерневшие от дыму церкви служили печальными путеводными точками среди этого необъятного опустошения. Заблудившиеся французы бродили по Москве и делались жертвами толпы крестьян, которые со всех сторон стекались в несчастный город».
Именно пожар, а также отсутствие надлежащего присмотра за оставленным в спешке имуществом, манили в Москву множество крестьян из окрестных сел и деревень. Эти толпы, вместе с подводами для вывоза награбленного, хлынули в сторону Московского Кремля. Тот же Бенкендорф вспоминал: «Моей первой заботой было поспешить в Кремль, в метрополию империи. Огромная толпа старалась туда проникнуть. Потребовались неоднократные усилия гвардейского казачьего полка, чтобы заставить ее отойти назад и защитить доступы, образовавшиеся кругом Кремля от обрушения стен».
Что касается последствий пожара, то им были уничтожены университет, библиотека Д. Бутурлина, Петровский и Арбатский театры. Принято считать, что во время пожара погибла (во дворце А. Мусина-Пушкина на Разгуляе) рукопись «Слова о полку Игореве», а также «Троицкая летопись». При этом служащие во главе с генералом Тутолминым отстояли Воспитательный дом, расположенный рядом с центром пожара: «Неоднократно загорались в доме рамы оконничные и косяки; главный надзиратель с подчиненными гасил, раскидывая соседние заборы и строения, загашая водою загоравшиеся места, и таким образом спас дом с воспитанниками и пришельцами. Только что один деревянный дом и аптека сгорели».
По некоторым данным, за все время войны 1812 года население Москвы сократилось с 270 000 до 215 000 человек. По оценке историка начала ХХ века И. Катаева, пожар уничтожил:
– 6 496 из 9 151 жилого дома (включавших 6 584 деревянных и 2 567 каменных);
– 8 251 лавку/склад и т. п.;
– 122 из 329 храмов (без учета разграбленных).
Вместе с тем, опубликованные после пожара карты разоренной Москвы отчасти преувеличивают масштаб потерь. Так, на Большой Никитской улице (она была отмечена как полностью уничтоженная) сохранился ряд усадеб и французский театр, который охраняли французские войска. Также необходимо учитывать, что в городе оставалось достаточно строений для размещения французской армии на протяжении месяца (хотя многие ее части были распылены по окрестностям).
6 (18) сентября Наполеон вернулся в Кремль. Начались усиленные поиски поджигателей. До 400 горожан из низших сословий были расстреляны французским военно-полевым судом по подозрению в поджогах. Первые расстрелы прошли 12 (24) сентября.
Московский пожар произвел мрачное впечатление на французского императора. Как свидетельствуют очевидцы, он говорил: «Какое ужасное зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое невероятное решение! Что за люди! Это скифы!».
Находясь в городе, Наполеон продолжал управлять своей империей: подписывал декреты, указы, назначения, перемещения, награды, увольнения чиновников и сановников. Именно в это время он подписал декрет о статусе главного театра Франции «Комеди Франсез», который так и называется «московским декретом». Наполеон также пытался повлиять на культурную жизнь занятой им Первопрестольной и возобновил спектакли местной французской труппы. Все это делалось для того, чтобы показать Европе и собственным солдатам, что война уже окончена, осталось лишь получить сообщение о мире от русского императора Александра.
Возвратившись в Кремль, Наполеон заявил, что принял решение остаться на зимних квартирах в Москве. При этом Наполеон считал, что город даже в его нынешнем состоянии дает больше приспособленных зданий, больше ресурсов и больше средств, чем всякое другое место. Исходя из этого, он приказал привести Кремль и монастыри, окружающие город, в пригодное для обороны состояние. Также была проведена рекогносцировка окрестностей с целью разработки системы обороны в зимнее время.
Кроме оборонных мероприятий налаживалось управление городом. Для этого был открыт орган самоуправления – Московский муниципалитет. Интендант Лессепс поручил местному купцу Дюлону подобрать его членов из числа оставшегося в городе мещанства и купечества. Но в течение 30 дней своей деятельности муниципалитет из 25 человек занимался прежде всего поиском продовольствия в окрестностях города, помощью неимущим, спасением горящих храмов. По сути, члены муниципалитета работали в нем подневольно, поэтому после ухода Наполеона из города практически никто из них не понес наказания за коллаборационизм.
Отдельно необходимо рассказать о распространении фальшивых ассигнаций. Так, еще до похода Наполеон задумал организовать экономическую диверсию в России. Тогда в секретной парижской типографии началось изготовление фальшивых ассигнаций достоинством 25, 50 и 100 рублей. Их распространением в Москве занимался исполняющий должность главного интенданта П. Дарю. Он пытался наладить выпуск фальшивых ассигнаций и в самой Москве, во дворе старообрядческой церкви у Рогожской заставы. Общий объем выпущенных французами ассигнаций до сих пор точно не известен. Большая часть фальшивых денег попадала в Россию из-за рубежа, в первую очередь, через банкиров герцогства Варшавского. Организовать полномасштабное производство фальшивых денег в Москве так и не удалось, и, во многом, благодаря противодействию Лессепса. Тем не менее, солдаты и офицеры Великой армии довольно часто расплачивались с местными крестьянами фальшивыми ассигнациями. Соответственно, когда в октябре российские войска вступили в Москву, одной из первых мер стало изъятие фальшивых ассигнаций. В общей сложности их было изъято на сумму около 5 тыс. рублей.