Читать интересную книгу Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

– Смешной человек Гена боится, что я лишу его стабильного заработка и престижной работы. Он знает, что нет ничего опаснее энергичной одинокой сорокалетней дамы с острым языком и скверным нравом. Да, Геник?

– Оу, йес! – ответил Генка и с облегчением откатился от стола – выпускающий звукорежиссер пустил положенный музыкальный блок.

– Слышь, Борга, а ты что, правда, хочешь замуж? – Генка смотрел на меня прищурившись и был похож сейчас на большого, глупого, одуревшего от пива и недосыпания за компьютерными пулялками подростка.

Я пожала плечами.

– Тебе я не буду отвечать.

– И почему?

Я посмотрела в Генкины глаза. Мутноватые белки, с трудом удерживающийся в твоих глазах взгляд.

– Мне скучно с тобой разговаривать, Ген. Ты очень неискренний человек.

Генка хрюкнул, чавкнул, что-то еще попытался изобразить лицом и губами. Но, похоже, его задели мои слова. Значит, все-таки я думаю о нем хуже, чем есть. Раз его можно задеть подобными словами.

В рубку заглянул редактор:

– Лика, ну, жди теперь шквала звонков. Такая интересная тема!.. Ведущая знаменитой волны хочет замуж…

– Я поговорю на эту тему, если кто заинтересуется, – кивнула я. – Мне тоже интересно. Только дураков не надо.

– Надо поумнее, с хорошей шевелюрой и спортивной осанкой, – подсказал Генка.

– Стабильная работа, здоровая психика, навыки серьезного чтения и – категорически! – отсутствие вредных привычек, – продолжила я.

– А московская прописка в низкоэтажном элитном доме в Центральном округе? И счет в надежном банке?

– Генотип, Геник! Хороший генотип! При чем тут этажи и банки? С генотипом можно уехать на Алтай и там быть свободной и счастливой…

– Пока климакс не припрет! – закончил за меня Генка, чем-то очень недовольный.

– Друзья, вы в эфире, – махнул рукой нам режиссер. – Можете озвучить еще раз ваш разговорчик? Три, два, один, поехали!

Я действительно хочу замуж? Я ведь искренне ответила тому человеку. Так проще – говорить искренне, чем лукавить, если, конечно, твои слова не обижают собеседника. Мой собеседник, похоже, лично обижен не был. Да и остальные слушатели тоже.

После того разговора мне пришлось пропустить несколько эфиров, потому что звонящие хотели говорить исключительно на тему моего гипотетического замужества, а еще более – на фривольную тему причин моего желания. Ведь запретов в современной культуре почти нет, границы между тем, о чем можно думать, а о чем следует говорить вслух, стерты.

Мне иногда страшно подумать – а что будет дальше, еще через сто лет? Или не будет ничего? И снятие запретов, безумие сегодняшнего дня – это лишь эсхатологический прорыв? В никуда, в тот самый последний день, в который можно все? Totentanz, Пляска смерти, сюжет которой так увлекал поэтов и художников, особенно немецких, во все времена.

Нет, о конце света думать невозможно. Если он наступит, меня, несмотря на мою активную жизненную позицию и честный взгляд на мир, все равно тоже не спросят. Лучше о замужестве. Представим, что конца света на моем веку не будет.

Итак, действительно, зачем мне замуж? Это зов моей бедной плоти, годами лишенной постоянного мужского участия? Или души, тоже лишенной мужского внимания? Но я же не выйду замуж за тридцатилетнего – скорей всего, мне не о чем будет с ним говорить. А мужчины старше сорока… Мужчины так отвратительно стареют. Эта постоянная озабоченность потерять потенцию… Хотя понятно. А что остается от многих мужчин, когда орган размножения и общения с противоположным полом слабеет? Остается непроходимая глупость, беспомощность, несостоятельность, болезни, неприятные и часто неприличные, о которых и поговорить-то толком ни с кем не поговоришь, а также и сожаления об упущенном или, хуже того, – упреки остальному миру.

Климов не звонил ни разу с того дня, как я уехала. Я, наверно, ждала звонка. Ждала и ждала, пока моя поездка не стала казаться мне моей собственной выдумкой. Мало ли я придумывала и приукрашивала в жизни? Так не было ничего этого. Ни ботанического сада, ни прогулки по озеру, ни старой учительницы. Ни позднего чая на веранде, остывавшего быстрее, чем я успевала его отпивать, ни большого окна неправильной формы на втором этаже, в котором покачивались ветки высокой березы, ни раннего молчаливого завтрака утром, когда я только успевала что-то подумать, а Климов кивал или улыбался, качая головой. Это я все придумала для статьи, чтобы читателям было интереснее. Всё, точка. Только статью написала о другом…

– Борга! – шеф слегка привставал на носки и вразнобой размахивал руками – очевидный признак того, что он очень нервничает. – Что, что? Сосредоточься! Очень мало времени!..

Я понимала, что он это говорит скорее себе. Почему он так нервничает? Ага, понятно. Ищет Верочку, которая разок явилась на работу, и он тут же послал ее на невыполнимое задание, потребовавшее, видимо, от бедной девочки столько сил, что она, не справившись, пока больше не появлялась в редакции.

– Позвони Верочке, вместе будете писать…

Я вздохнула. Если я сейчас скажу то, что мне хочется сказать, он взовьётся, раскипятится, потеряет нить разговора.

– Ок, – мирно кивнула я.

– И не привыкай, кстати, к этим вот… – шеф с отвращением покрутил руками перед собой, – «ок», не «ок»… Что за выражения? Так! «Реконструкция московских районов послевоенной застройки»! Поняла? Огромная тема, красивая, сложная. Два дня на проработку, так… завтра напишешь, послезавтра мне. И про немцев, про пленных немцев обязательно напиши, сейчас очень актуально. Что-нибудь пусть такое слезливое проскочит, вроде того, что тоже люди, душегубами были по принуждению, а дома´ вон какие нам построили – на века. И название соответствующее придумай – что-нибудь шикарное, умное, ну, ты сама все знаешь.

Я удивленно взглянула на Вячеслава Ивановича. Он не шутил, говорил совершенно серьезно, при этом все так же качался на носках и потряхивал руками, как будто хотел освободить мышцы после тяжелой физической работы. А, вот! Неожиданно я уловила его мысли. Как хорошо, что все-таки это случается лишь выборочно. Если бы я слышала такое постоянно… Только недавно я пыталась отговаривать саму себя от бесплодных надежд на запоздалое замужество. И рассуждала о проблемах стареющих мужчин.

А вот как, оказывается, сворачиваются мозги мужчины, вновь и вновь терпящего фиаско в своем любимом, привычном, незамысловатом удовольствии. Вот и все. Больше этого нет. Как беспомощно, как жалко, как унизительно он себя ощущает. Как хочет, чтобы никто об этом не догадался. А ведь все так и приглядываются, так ненароком и опускают глаза в совершенно неприличное место и с трудом скрывают усмешку. Вот и я, по его мнению, стою и просто наслаждаюсь его бедой.

– Через три дня приношу материал? – уточнила я.

– Послезавтра, я сказал! – рявкнул Вячеслав Иванович и иноходью пустился прочь, как будто стесняясь своего собственного большого и бесполезного тела.

Глава 27

…Господи, как же я устала от этого неожиданного подарка – странной, нечеловеческой или надчеловеческой способности влезать в чужую душу, в чужие кишки. Я не могу больше ежесекундно видеть, слышать чужую боль. Мне стало больно жить, я не могу просто радоваться солнцу, теплому ветру, пению птиц, я постоянно чувствую рядом чье-то страдание. За что мне это? Я не жила лучше других, чтобы быть выделенной, отмеченной этим даром, крайне обременительным, между прочим.

Вот зачем мне Верочка с ее бессмысленной и неразделенной любовью? У меня у самой достаточно было неудачной любви в молодости, а сейчас и вовсе никакой нет.

Зачем мне грустные мысли бывшего космонавта? Его попытки сделать что-то не сделанное за пятьдесят лет – за сорок девять…

Зачем страхи малыша, которого не любят и бросают влюбленные в жизнь, другую жизнь, родители, жизнь, в которой нет темной лестницы, подвала, страшного соседа и одиночества маленького человека?

Зачем мне тягостные мысли моего начальника о старости, вот-вот собирающейся навалиться всей своей душной тяжестью и раздавить, прижать к земле, сровнять с ней хорошего в общем-то человека, так и не успевшего в суете своей службы спокойно оглянуться и понять, понять хоть что-то об этой жизни?

Зачем мне, в конце концов, унижающие меня мысли человека, которого я когда-то любила и который не любил меня ни тогда, ни сейчас? Зачем мне его неприязнь, обретающая физическую силу в моем теле, сковывающая, парализующая меня, долго не отпускающая после встречи с ним? Зачем мне Сутягин и его неизлечимая болезнь, которую я почувствовала первой и с которой, увы, ничего поделать не могу? Я ведь не лечу, я только чувствую эту чужую боль.

Я устала, я хочу просто жить, не думая ни о ком в особенности. Я хочу с удовольствием завтракать, радоваться, глядя на сверкающие бока своей новой машины, и гонять на ней на предельно допустимой скорости, не слыша при этом обрывки чужих охов, стоя в нетерпении у светофора. Я хочу подсмеиваться вместе с Генкой над наивным радиослушателем, стремящимся прозвучать любой ценой в эфире, хочу получать удовольствие от собственного остроумия и способности вести блестящий интеллектуальный диалог, а не страдать вместе с ним, с подлецом Генкой, да еще и за компанию с каждым позвонившим нам человеком.