— Клетка? Ужасно!..
— Это, скорее, для его же собственной безопасности. То, что он сделал, это… в общем-то довольно привычное дело на других кораблях. Но теперь, когда он больше не офицер, у матросов может возникнуть соблазн отомстить ему.
— Это все моя вина. — Ее голос понизился почти до шепота. — Мне очень жаль.
— Не надо.
Она вскочила, и Грей прикусил губу. Черт возьми! Разве ей не хватило на сегодня жестокости, а тут еще и он теряет над собой контроль. Стиснув зубы, он пригасил свои эмоции.
— Не сожалейте. Вы все правильно сделали. И хорошо, что прибежали ко мне.
Она расслабилась, и Грей начал расхаживать взад-вперед по каюте, хотя ему едва удавалось сделать пару шагов в одну сторону.
— Какого дьявола Дейви полез туда со свайкой? Вот что мне хотелось бы знать. Это обязанности матроса, но не юнги.
Опустив голову, она закрыла лицо ладонями.
— Боюсь, что и это моя вина. Я разговаривала с ним о переводе в носовой кубрик, и я… думаю, он хотел произвести на меня впечатление.
Грей подавился смешком.
— Конечно же, он хотел. Вы должны осторожнее взмахивать своими ресницами, моя дорогая. Однажды таким неосторожным движением вы можете сбросить кого-нибудь за борт.
София вскочила, стул буквально вылетел у нее из-под ног. Румянец вновь вернулся на ее щеки.
— Если Дейви пытался произвести на меня впечатление, то вина за это лежит также и на вас.
— Да? Но я-то какое к этому имею отношение?
— Именно вы своими вопросами унизили его перед всей командой, вы вынудили его сказать, что он… ну вы знаете, что он сказал.
— Да, я знаю, что он сказал. — Грей шагнул к ней, и теперь их разделял только маленький, чуть больше табурета, стол. — Я знаю, что он сказал. И не делайте вид, что вам это не понравилось. Не притворяйтесь, что вы не используете мужчин, чтобы удовлетворять свое тщеславие.
— Мое тщеславие? Да что вы знаете о моем тщеславии? Вы даже не смотрите в мою сторону. Матросы хоть разговаривают со мной. И если весь этот спектакль под названием «Морской царь» не был еще одним долгим актом, удовлетворяющим ваше собственное тщеславие, то я вообще не знаю, что это такое. — Она ткнула пальцем в столешницу и продолжила уже тише: — Может быть, эти мужчины и пытаются флиртовать со мной, но вас они почти боготворят. И вы это знаете. И вы хотели почувствовать это. Погреться в этом. И сделали вы это именно за счет Дейви.
— Я просто подразнил мальчишку. Но я не разбивал ему сердце.
Она широко раскрыла глаза.
— Это всего лишь юношеское увлечение. Это не может быть любовью.
Грей ударил кулаком по столу:
— Конечно же, он влюблен в вас! Они все влюблены. Вы разговариваете с ними, вы выслушиваете их истории — даже пустую болтовню Уиггинса. Бог знает почему. Вы рисуете их, вы рисуете для них, вы дарите им рисунки на Рождество. Вы напоминаете им обо всем, что они оставили на берегу, обо всем, к чему они так надеются однажды вернуться. Вы делаете все это и при этом выглядите, словно Афродита Боттичелли. Черт побери, как же можно в вас не влюбиться!
Молчание.
Она пристально, широко раскрыв глаза, смотрела на него.
Ее губы раскрылись, и она быстро вздохнула.
«Скажи что-нибудь, — молил про себя Грей. — Что угодно».
Но она лишь пристально смотрела на него. Что, черт возьми, он сказал? Неужели это было настолько ужасно? Он нахмурился, прокручивая в голове только что сказанное.
О Боже! Грей жестко отер подбородок. Если бы Джосс был здесь, он бы неплохо повеселился.
— А вы…
— Что я? — спросил Грей и прикусил язык. Одному Богу известно, о чем ей вздумается спросить. Или какую глупость он скажет в ответ.
— Вы когда-нибудь видели Боттичелли? Я имею в виду его картину. Подлинник.
Он с шумом выдохнул долго задерживаемое дыхание.
— Да.
— О-о! — Она прикусила губу. — И какая она?
— У меня… — он беспомощно развел руками, — у меня нет слов, чтобы описать ее.
— Попробуйте.
Ее взгляд был не только потрясающе чистым, но и пронизывающим. Грей проглотил комок в горле и перевел взгляд на влажный завиток на ее виске.
— Совершенная. Излучающая свет. Настолько прекрасная, что в груди возникает боль. Так хочется прикоснуться к ней, что трудно удержаться.
— Но вы не можете к ней прикоснуться.
— Нет, — тихо сказал он и посмотрел ей прямо в глаза. — Это не разрешено.
— А вам обязательно нужно разрешение? — Она сделала шаг к нему, ее пальцы скользнули по швам столешницы. — А если бы вы были одни и никто бы вас не видел? Тогда бы вы прикоснулись к ней?
Грей покачал головой и опустил глаза, уставившись на свои руки.
— Понимаете, если я коснусь ее своими грубыми руками, я замараю ее, и она уже не будет такой красивой. Как я смогу с этим жить?
— Значит… — Она прислонилась бедром к краешку стола, изящно изогнувшись всем телом. Увидев этот великолепный изгиб бедра, Грей медленно втянул огромную порцию перегретого тропического воздуха. — Вас не правила останавливают.
— На самом деле… нет. Нет.
И вновь молчание. Огромное, безбрежное, отдающееся эхом, как в отделанных мрамором галереях Уффици. И наконец:
— И все же это ваша вина.
— В чем?
— Во всем, что случилось с Дейви. Как бы вы себя чувствовали, если бы вас выставили на всеобщее обозрение?
— Эти люди уважают меня, потому что знают, что я тоже через это прошел. Между матросами нет секретов, мисс Тернер. В отличие от некоторых… — он бросил на нее взгляд, — мне нечего скрывать.
— В самом деле?
Ее взгляд стал более жестким. Грей кивнул.
— Ну что ж, тогда назовите свое полное имя.
Он скрестил руки на груди. Очень хорошо. Значит, она хочет поиграть?
— Бенедикт Адольфус Персиваль Грейсон. Такое же, как у моего отца.
— По-моему, вы говорили, что только одной женщине разрешается обращаться к вам по имени.
— И это все еще так. Не радуйтесь, дорогая, я не давал вам права делать это. Однако вы можете называть меня Греем.
Она покачала головой.
— Ваш возраст, мистер Грейсон?
— В этом году исполнится тридцать два, мисс Тернер.
— Откуда вы родом?
Грей непринужденно откинулся на спинку стула.
— Я родился и вырос на Тортоле, как вам известно. Семейство Грейсон происходит из Уилтшира. Мой дед занимал определенное положение в обществе, а отец был типичным упрямым вторым сыном. За грехи, коих был легион, его сослали в Кларендон — так называлась наша плантация — там он должен был отказаться от своего беспутного образа жизни.
— И он отказался?
— А как вы думаете? — Грей откинулся на стуле, вытянув ноги в отполированных до блеска сапогах.