Лифляндия дала гораздо больше: «вооружение и содержание конного полка стоило дворянству 392 942 рубля . Вообще же добровольные приношения и поставки, вместе со снаряжением рекрут, простирались в 1812 году до 2 618 902 рублей ».
Кроме того, М. И. Богданович приводит следующие данные:
Эстляндия «пожертвовала на военные надобности 593 902 рубля ».
Астраханская губерния дала 546 574 рубля.
Таврическая губерния собрала 679 161 рубль (по другим сведениям – 756 000 рублей ).
жители Одессы «в короткое время собрали 300 000 рублей ».
различными сословиями Курской губернии пожертвовано «более миллиона рублей».
Цифры эти в сумме выглядят весьма серьезно, но не надо забывать, что деньги на войну давали в основном богатые купцы и помещики. Но, жертвуя миллионы, они их вскоре же возвращали, втридорога сбывая свои товары.
Сделать это было несложно, так как именно им принадлежали все подряды на поставку продовольствия и фуража для армии. Аналогичным образом поступали в 1812 году и фабриканты, которые наживали «упятеренный рубль на рубль», то есть 500 % прибыли.
Так, кстати, делали многие. В результате завышение цен, например, на сахар привело к тому, что в 1812 году он сделался «недоступной роскошью». По Тверской губернии стоимость 1 пуда сахара увеличилась с 48 рублей в 1807 году до 86 рублей в 1812 году.
В не меньшей степени процветало и воровство, и якобы собранные для нужд армии миллионы уходили куда угодно, но не в армейские кассы.
Просто вопиющий в этом смысле случай приводит в своих «Записках» генерал А. П. Ермолов. По его словам, генерал-провиантмейстер Лаба докладывал военному министру, что в Велиже был сожжен склад, в котором содержалось несколько тысяч четвертей овса и 64 000 пудов сена. Все это якобы было сделано с похвальным намерением лишить противника возможности воспользоваться всем этим. Но потом выяснилось, что все это обман, совершенный с целью наживы: склад сожгли пустой, а деньги из казны были положены в карман. На это генерал Ермолов сказал, что «за столь наглое грабительство достойно бы вместе с магазином сжечь самого комиссионера».
Подобных случаев было великое множество. Это дало историку Е. В. Тарле полное право написать следующие горестные слова:
«Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо. Воровство царило неописуемое».
Что же касается радикального предложения генерала Ермолова, то оно было бесполезно: «нельзя же было сжечь все провиантское ведомство в полном личном составе».
* * *
В 1812 году крепостное крестьянство составляло около 44 % населения империи (23 млн человек). Условия жизни большинства крепостных были просто чудовищными, и, говоря о народном патриотизме в 1812 году, многие историки активно замалчивают реалии крепостного права, всячески стараясь его приукрасить.
Для чего? Для создания все того же мифа о «дубине народной войны».
На самом же деле люди были крайне недовольны своим положением и своими господами. Соответственно и в 1812 году помещики больше опасались не французов, а бунта своих крепостных. Например, генерал Н. Н. Раевский писал в конце июня 1812 года своему дяде графу А. Н. Самойлову:
«Я боюсь прокламаций, чтобы не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств».
В результате очень многие из помещиков просто убегали из своих деревень в столицы и в губернские города.
Что касается Наполеона, то он прекрасно понимал все это и даже писал своему пасынку генералу Эжену де Богарне:
«Дайте знать, какого рода декрет и прокламацию можно было бы издать, чтобы возбудить восстание крестьян в России и привлечь их на свою сторону».
Находясь в Москве, Наполеон приказал разыскать в уцелевших архивах и частных библиотеках все, что касалось Пугачевского бунта. Особенно его интересовали последние воззвания Емельяна Пугачева. Писались даже проекты подобных воззваний к русскому народу. Впрочем, дальше разговоров и проектов дело не пошло.
Выступления крестьян против своих господ шли и без усилий со стороны Наполеона. Например, в 1961 году историки подсчитали, что в 1812 году было 67 антикрепостнических восстаний, но цифра эта вновь сильно занижена и нуждается в уточнении.
В частности, известно антикрепостническое восстание ратников Пензенского ополчения, имевшее место в декабре 1812 года в трех городах губернии – Инсаре, Саранске и Чембаре.
Начальником Пензенского ополчения был отставной генерал-майор Н. Ф. Кишенский. А поводом к восстанию послужил вдруг распространившийся среди ратников слух о том, что будто бы существует царский указ, объявлявший волю всем участникам войны, но командиры-дворяне этот указ скрывают.
Была и еще одна серьезная причина недовольства ратников: их ужасно кормили.
Это и послужило основной причиной для восстания. Были произведены погромы: разграблено имущество дворян, купцов и разночинцев. При этом ратникам активно помогали местные жители.
На подавление восстания были посланы регулярные войска. В результате главные участники волнений (всего более 300 человек) были подвергнуты наказаниям шпицрутенами, палками и кнутами.
«Три дня лилась кровь виновных ратников, и многие из них лишились жизни под ударами палачей! Из уцелевших, оставшихся после наказания ратников, часть отправлена в каторжную работу, часть – на поселение, а другие – на вечную службу в дальнейшие сибирские гарнизоны» [60] .
* * *
В конце концов, как мы уже понимаем, Наполеон отказался от мысли попытаться спровоцировать бунт российских крестьян. В речи, произнесенной им перед Сенатом 20 декабря 1812 года, он сказал: «Война, которую я веду, есть война политическая <…> Я хотел избавить Россию от тех зол, которые она сама себе причиняла. Я мог бы вооружить против нее часть ее собственного населения, провозгласив освобождение крестьян <…> Много деревень меня об этом просило. Но когда я узнал грубость нравов этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы смерти, разграблению и самым страшным мукам много семейств».
И без его усилий после вторжения Наполеона настроение крестьянства было далеко не в пользу защиты Отечества. И лишь потом, убедившись, что французы тоже грабят, а воли не дают, крестьяне уходили в лес. «Таковых позже назовут партизанами. Хотя эти партизаны (а правильней – разбойники) с большим удовольствием убивали не французов, а своих господ и управляющих» [61] .
И это предположение совсем не выглядит голословным. Например, Д. М. Волконский в своем дневнике от 10 сентября 1812 года дал нам следующее свидетельство:
«Я поехал один в дрожках <…> Заехал на дороге в кабак узнать, тут ли дядя, нашел пьяного унтер-офицера, который доказал своей мне грубостью, сколь народ готов уже к волнениям».
Или вот такой факт: помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору генералу Шарпантье с просьбой прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками.
Следует отметить, что император Александр задолго до войны «принял меры предосторожности против своего народа: видя, что война с французами неизбежна, и опасаясь волнений, он распорядился для их подавления заранее разместить в каждой губернии карательные отряды „по полубатальону в 300 человек“.»
И в самом деле, крестьянские волнения полыхали в 1812 году повсюду.
«Крестьяне помогали неприятелю отыскивать фураж и скрытое имущество, а то так даже и пускались на открытый грабеж господских домов. Тут и там крестьяне отказывались давать лошадей под господ» [62] .
Возмущения крестьян против помещиков и поджоги их имений имели место в Минской губернии. Там крестьяне, бежав в леса, составили несколько отрядов для нападений на хлебные амбары и имения местных помещиков. Французский губернатор города Борисова, отвечая на просьбы этих помещиков, уже в конце июля вынужден был выслать в Есьмонскую волость карательный отряд.
Крестьянские волнения происходили и в Витебской губернии, где большой ропот вызвал рекрутский набор. Впрочем, о нем один чиновник высказался так: «Кажется, оный происходит более от самих помещиков, как будто для того, чтобы возбудить в крестьянах более ненависти».
В июле 1812 года имело место волнение на границе Смоленской и Витебской губерний.
В Тверской губернии в Едимоново – имении барона Корфа – крестьяне, после взятия Москвы, поговаривали: «Придет Бонапарт, нам волю даст, и мы господ знать не хотим».
Даже в Московской губернии имели место волнения крестьян. Например, в одном имении в окрестностях Можайска крестьяне убили управляющего-шотландца, разграбили, сожгли дом помещика и разбежались по лесам и соседним деревням. А в имении графа М. А. Дмитриева-Мамонова два крестьянина убеждали товарищей, что они не принадлежат уже графу, так как Бонапарт в Москве, и теперь он их государь.