— Хитрее тигра надо быть. Нельзя нигде костер жечь, — продолжал Дисанги, не поднимая век. — Отдохну и так... Не жги костер. Маленький-маленький дым увидит — насторожится. Вдруг уйдет?
— Вот возьму браконьера и доставлю тебя в больницу. Так и решили. Ладно, Дисанги?
— Насторожится, вдруг уйдет. Кто закроет ему дорогу на перевал? — Дисанги как будто Шухова не слышал. — На ту сторону Хребтовой будет ему путь открыт. А я не смогу помочь.
«Дисанги думает так же, как и я, — сказал себе инспектор. — Если мы завтра преодолеем болото в долине, я могу выйти к Комолову. Вот его и пошлю на перевал. Он будет наблюдать за тропой, а я — следить за браконьером. Теперь можно не сомневаться, он там. Не ушел. Потому что уйти он не может: уже дней через десять панты станут годны лишь для вешалки. Он будет там до конца. А как же быть с Дисанги?»
— Ты думаешь обо мне... — пробормотал Дисанги. — Не думай. Ты торопись. Долго следи. Узнай, где он панты хранит.
— Лежи, отдыхай, Дисанги.
— Ты не разводи костер, инспектор. Не надо. Из-за меня ты все испортишь. Умирать, когда умер для охоты, совсем просто. Закрою глаза, усну и не проснусь. Ты не думай обо мне, инспектор.
— Я не могу не думать о тебе, Дисанги.
— Ты потом возьми барсучью шкурку. Тебе придется спать на земле. Клади ее под бок — не простудишься. И не зажигай костра. Иначе мне будет худо. Я буду знать, что не помог тебе и все испортил.
— Молчи, отдыхай, Дисанги
— Не надо костра, Семен.
— На той стороне склона я видел толстенную липу с огромным дуплом у корней. Разведу костерок в дупле и согрею чай. Дым рассеет крона.
— Я знаю ту старую липу. На закате дым не унесет ветром. Он будет виден.
— Я быстро, Дисанги. А правда, что ты шаманил? — почему-то спросил инспектор, словно сейчас было очень важно это знать.
— Теперь тоже шаманю... Хочу тебе помочь. На Хребтовой может быть очень старый человек — хунхуз. На Хребтовой два их было. Прохор Шалашов и Ли-Фын-чен. Они совсем молодые были, когда я молодой в тайгу пошел... Хунхуз страшнее тигра. Если там молодой, он очень осторожен. Мог приготовить тебе западню.
— Какие сейчас хунхузы?
— Свое время — свои хунхузы, — сказал старик.
— Ладно, ладно. Ты останешься и будешь ждать меня. — Шухов поднялся и тихо ушел.
Когда инспектор вернулся, Дисанги был в забытьи. Но почувствовав присутствие Семена, сел и горестно проговорил:
— Зачем ты варил чай? Я все равно не умру, пока не проведу тебя по тропе хунхузов. Мы пойдем по топи. И ты оставишь меня на той стороне, в конце тропы.
— Я оставлю тебя только в полной безопасности.
— На конце тропы есть балаган. Еда у меня есть, вода там есть.
— Постарайся, чтобы до моего прихода с тобой ничего не случилось, — попросил Семен так искренне и с таким простодушием, что Дисанги улыбнулся. В его печальных глазах засветился теплый огонек ласки к человеку, который, как и он, Дисанги, считает: «Нет дела, нет забот — нет и человека».
— Я очень, очень постараюсь... Семен.
С первым светом они спустились в широкую долину, которая отделяла их от Хребтовой.
Постепенно густой подлесок, переплетенный лианами лимонника и дикого винограда, окружил их плотным кольцом. Семену пришлось взять топорик, отвоевывать у чащи каждый метр пути.
Солнце поднялось высоко, и под густым пологом листвы сделалось душно и парно. Комарье и мошка донимали немилосердно. Пот застил и щипал глаза, капли его противно ползли по спине.
Хотелось отдохнуть, но какая-то бешеная ярость охватила инспектора. Он с остервенением врубался в заросли, не давая себе передышки, пока ослабевшие пальцы не выпустили топора. Семен хватал воздух открытым ртом и долго отплевывался и откашливался от попавших в горло насекомых. Едва отдышавшись, Семен поднял топор, чтоб с тем же упорством прорубаться и дальше, но вдруг Дисанги остановил его:
— Хватит: закраина. Шесты руби.
— Какой длины?
— Пять шагов.
Никакой закраины, начала болота, Семен не заметил. Однако они не прошли и нескольких метров, как высокие деревья отступили. Солнце ударило в глаза. Открылась кочковатая марь, поросшая кустами. На ней пестрели цветы, а над ними порхали яркие, крупные бабочки пестрее цветов. Под ногами зачавкала топь. Рыжая вода сначала проступала постепенно и вдруг брызгала фонтанчиками.
— Не иди след в след, — сказал Дисанги. — Между моими ступай.
— Хорошо... — сказал сквозь зубы Семен. Темный рой гнуса облепил его. Лицо, шея, руки будто ошпаренные. Инспектор попробовал было стереть налипшую корку с лица рукавом, но только размазал кровь. Мошка облепила кожу еще гуще. И хотелось просто выть, потому что в таких скопищах кровососущих не действовали никакие патентованные средства, а дегтя из березовой коры они не приготовили, и это была его ошибка и недосмотр Дисанги.
Сквозь выступившие слезы Семен ничего толком не видел и всю свою волю сосредоточил на том, чтобы не потерять в высокой траве следов Дисанги, не ступать в них и не уклониться в сторону.
— Все... — будто издалека прозвучал голос удэгейца.
Но он продолжал идти, и за ним шел инспектор, ступая в междуследье.
— Брось шест, Семен.
Шухов не смог разжать рук сразу. Покрытые темным налетом присосавшегося гнуса пальцы пришлось выворачивать, освобождая от лесины. Шест упал, а пальцы оставались скрюченными судорогой.
— Иди к ручью.
— Где вода? — спросил Семен.
Дисанги подошел к нему и пальцами сдернул наросты гнуса на его веках. Тогда Семен увидел веселую воду ручья, опустился на колени:
— Дисанги, сними фуражку...
Когда старик выполнил просьбу, Семен сунул руки и лицо в воду и замер от наслаждения. Он чувствовал, как в щемящем холоде тает саднящая боль, ослабевает напряжение мышц. Если бы не тупое ощущение удушья, которое заставило его поднять лицо и вздохнуть, сам Семен не решился бы оторваться от ручья.
Потом инспектор умылся и невольно посмотрел в сторону Хребтовой. Солнце заливало юго-западный склон. Вдруг уловил яркий просверк где-то на границе меж лесом и лысым оголовьем.
«Показалось? — спросил он себя и остановился. — А если нет, то проблеск очень похож на сверканье линз бинокля. Что там — наблюдатель? Тогда кого он выискивает?»
Настроение инспектора, и без того не очень бодрое от пережитого за последние сутки, испортилось еще больше. Семен оглядел в бинокль склон Хребтовой. Но сколько он ни ждал, нового просверка стекол, отразивших солнечный свет, не было. Сопка оставалась однотонно зеленой и пустынной. Так и не убедившись окончательно, привиделся ли ему тот мгновенный блеск, инспектор ничего не сказал Дисанги. Тот лежал на нарах в древнем охотничьем балагане — приземистой обросшей мхом избенке с плоской дерновой крышей.