— Боже милостивый! Кто это здесь у нас? Уж не англичанин ли вы паче чаяния? — Я сдержанно киваю. Он говорит с идеальным произношением, свидетельствующим об окончании средней школы и посещении клубов джентльменов. — Какая неожиданность! Какой сюрприз! Милая, к нам в гости приехал англичанин. Ну разве это не прекрасно?
Вновь появляется его жена, временно исчезавшая в доме, чтобы выключить радио.
— Это замечательно, — откликается она, вырастая среди зарослей роз с секатором в руках.
У меня язык прилипает к небу от изумления.
— Мистер… мистер Вуннер? Вуни? — заикаясь, произношу я.
— Точно, старик. «Одноглазый» к вашим услугам, — шутливо салютуя, отвечает он.
Остальные выглядят столь же изумленными, как, вероятно, и я, а Стэнли и вовсе изо всех сил сдерживается, чтобы не расхохотаться. Я стараюсь держать себя в руках.
— Нас интересуют цыплята.
— Цыплята! Так вам нужны цыплята?! Но все в свое время, друзья, все в свое время. А вначале выпьем по чашечке доброго старого чая. В тени этого прекрасного дерева нам будет вполне удобно.
Он прислоняется к стволу высящегося красного дерева и обращается к жене на местном наречии. Она тут же исчезает, и из дома доносится звон фарфора. А Вуни указывает жестом на перевернутый автомобильный двигатель.
— Конечно, не очень удобно, но лучше, чем на земле. Не можем же мы позволить, чтобы наши гости сидели на земле. — Вуни устраивается у моих ног и устремляет на меня взгляд своего единственного глаза. — Вы незнакомы с лордом Рейвенскрофтом? Он как-то приезжал на плантацию. Дружил с Боссом.
— С Боссом?
— Ну да, вы же знаете, что после войны плантация принадлежала полковнику. Купил его у «Lever Brothers». А я был у него управляющим. В течение тридцати пяти лет.
Полковники… Капитаны…
— Это у них вы научились так хорошо говорить по-английски?
— О, сейчас я уже многое позабыл, — непринужденно отвечает он. — Теперь мне совсем не с кем практиковаться. — Однако он явно собирается наверстать упущенное время, а потому продолжает без колебаний: — Так откуда ты, парень? Только не говори, что из Доркинга. Старик был оттуда родом, или, по крайней мере, там жили его родители. Правда будет забавно, если ты тоже окажешься из Доркинга? — Я не успеваю его разочаровать, как он продолжает. И я чувствую, что чаепитие будет долгим: — Так что же тебя привело сюда из старой доброй Англии?
— Это прекрасный вопрос…
— У полковника рабочий день обычно начинался ровно в половине седьмого утра. Армейская дисциплина, знаешь ли. Он утверждал, что только так можно заниматься делами.
Вуни улыбается, и все зачарованно кивают головами. Очевидно, Кисточка не сомневается в том, что наш хозяин слегка ку-ку-му-му. Судя по знакам, которые Стэнли тайком делает Смол Смол Тому, я понимаю, что он придерживается того же мнения.
Официальные представления к этому моменту уже закончены, и я каким-то странным образом превращаюсь в Уилфа. Жена Вуни Мюриэль приносит поднос и протягивает нам руку. На подносе стоят несколько побитые чашки с блюдцами, чайник, тарелка с печеньем и серебряная сахарница. Я замечаю, с какой жадностью Стэнли пожирает глазами печенье. Мюриэль выходит на кухню и возвращается с кипящим почерневшим чайником, обхватив его ручку листьями.
— Ты будешь мамой, — говорит он, и я, предполагая, что старик обращается к своей жене, улыбаюсь ей, но выясняется, что он, склонив голову набок, хитро посматривает на меня.
— Да-да, конечно, — откликаюсь я, стараясь вспомнить, как надо себя вести, и надеясь на то, что мне удастся ничего не разбить и не уронить.
— Подарок полковника. Тончайший королевский фарфор из Дерби, но ты и сам, наверное, это знаешь, Уилф, — добавляет он, словно читая мои мысли.
— Да, старый добрый королевский фарфор, — бодро откликаюсь я, хотя мало что в этом понимаю.
Кисточка выглядит все более и более растерянным. Моя команда же, напротив, успевает преодолеть свою стеснительность и набрасывается на печенье.
— Естественно, я жил здесь во время войны, Уилф. — И после этого зловещего предисловия он переходит к своему послужному списку со всей страстью подвыпившего собутыльника: — Японцы захватили нас в сорок втором.
Мюриэль, несомненно знакомая с этой частью рассказа, предусмотрительно уходит в дом.
Японцы появились здесь в огромных количествах со всеми необходимыми приспособлениями для ведения войны. И именно тогда Вуни, которого в то время звали Джеймсом, впервые увидел японцев, не говоря уж о таком количестве самолетов, пулеметов, грузовиков и прочем вооружении.
— Мы даже не знали, что идет война. Кое-кто из островитян решил, что они спустились с Луны или их послал дьявол. Представляешь?
Вначале японцы почти не обращали внимания на местное население — они занимались организацией своих лагерей, однако, когда им стало не хватать места, начали уничтожать близлежащие деревни. Островитяне бежали в буш, в глубь островов, пока японцы вели военные действия с американцами на берегу.
Когда дым военных действий рассеялся, и они спустились обратно, то застали совершенно иную картину. Исчезли флаги с изображением солнца, а истребители «Зеро» сменились самолетами с изображением звездно-полосатого флага. Американцы вели себя вполне дружественно и горели желанием познакомить аборигенов с достижениями собственной великой культуры. И Вуни со своим семейством впервые испытал прелесть курения сигарет «Мальборо» и вкушения теплой колы.
— Отрава — говорил полковник, но мне нравилось, — смеется Вуни.
Жители деревни выполняли роль проводников и показывали американцам короткий и быстрый путь через буш. Юный Джеймс, или Джимми, как его звали тогда, как и другие мальчуганы, стремился познакомиться с иностранцами. У них имелись говорящие коробочки и журналы с иллюстрациями. Джимми, который слышал ранее о холодных странах, где жили белые люди, был поражен тем, что их женщины носили еще меньше одежды, чем обитательницы Соломоновых островов. Вместе с друзьями он участвовал в странном времяпрепровождении, предполагавшем запихивание в рот плоских белых пластинок или розовых кубиков. Подражая приезжим, они жевали их, пытаясь одновременно издавать членораздельные звуки. Все это изумляло тихих и зачастую робких островитян, которые с удивлением взирали на этих странных белых, столь отличавшихся от английских колониалистов.
— А кое-кто из американцев был чернокожим, как ты и я. Черные ребята, — поясняет он Кисточке.
Однако, увы, закуски уже свалили моих спутников, и все трое крепко спят, повернувшись спинами к дереву и раскинув ноги. Впрочем, это не производит никакого впечатления на нашего хозяина, и он невозмутимо продолжает свой рассказ.