Я чешу лоб, изуродованный после бомбардировки, которой подвергся ночью, и пытаюсь натянуть на него шляпу; теперь мне кажется, что если не малярия, то уж солнечный удар мне точно обеспечен. Пока я размышляю об этом, Кисточка резким свистом пытается привлечь внимание какой-то девушки, которая сгибается под весом огромного куска сочащегося мяса. Может, она знает, где живет Вуни? Она что-то невнятно произносит, кивает головой и удаляется вдоль берега. Мы все поворачиваемся к холму и смотрим на голиафа, который теперь, будучи освещенным сзади, выглядит еще свирепее, чем прежде.
— Ну, все готовы? Тогда пойдем, — говорю я, стараясь продемонстрировать абсолютную уверенность.
Стэнли и Смол Смол Том рисуют пальцами ног кресты на песке, и мое предложение их явно не увлекает. Мне на помощь приходит врожденный энтузиазм Кисточки.
— Почему бы и нет? — вставая, спрашивает он.
И мы, вздохнув, отправляемся в путь.
— Горный человек счур злобный, — стонет Стэнли, одновременно сжимая кулаки и оскаливая зубы, изображая великана.
Вынужден с ним согласиться, что каменная фигура выглядит действительно неприятно.
Я делаю последнюю попытку натянуть на себя головной убор, и все равно он сползает на бок. Чем дальше мы отходим от берега, тем гуще становится растительность, и тропинку окутывает благодатная тень. Однако, несмотря на это, все пропитано такой влажностью, что уже через десять минут пот начинает струиться по моей спине, а ноги хлюпать в ботинках. Я вскидываю голову, устремляя взгляд на крутой склон, и чувствую, как с носа у меня начинает падать капля за каплей соленая влага. И через некоторое время уже с трудом плетусь за моими спутниками, бодро двигающимися вперед с жизнерадостным видом гуляющих в парке, а Кисточка при этом еще и размахивает перед собой ножом. Он то срубает ветку, пересекающую тропинку, то рассекает паутину, которую пауки опрометчиво натянули на нашем пути. Будучи выше других, я в какой-то момент вляпываюсь в такую сетку, и она пристает к моему лицу, словно чулок грабителя, — именно такими и должны быть, по-моему, ощущения грабителя с чулком на голове. Мне приходится отдирать паутину от лица как клей, и я уповаю лишь на то, что на ней нет ее хозяина.
Когда мы подходим к подножию холма, у меня возникает странное ощущение, будто кто-то прикасается к моей шляпе. Я останавливаюсь и осторожно поднимаю глаза вверх. Мне ужасно не хочется снимать шляпу, учитывая все трудности, с которыми сопряжено ее водружение на голову, однако ничего другого не остается, и приходится опустить ее вниз. На шляпе сидит паук таких огромных размеров, что, если бы его встретили в Европе, это стало бы поводом для эвакуации всех жителей из города. «Привет! Отличная шляпа!» — саркастически ухмыляется он.
Я рефлекторно встряхиваю свой головной убор. Раскачиваясь, как альпинист на веревке, тварь соскальзывает по нити паутины и приземляется на мою голень. Лапы у нее не менее волосатые, чем у меня, и почти такие же толстые. Я начинаю бешено прыгать, исполняя канкан и пытаясь сбросить с себя это чудовище, пока, обливаясь потом, не замечаю, что паук отцепился и взлетел на своей паутине вверх.
И когда Смол Смол Том, почувствовав что-то неладное, оборачивается, могу с максимально убедительным видом показать, что все в порядке.
Наконец мы добираемся до небольшого плато, с которого видны деревня и море. Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание — дух захватывает и от открывающегося вида, и от усилий, потраченных на подъем. Отсюда можно рассмотреть весь лабиринт островов, перемежающихся лазурной водой. Справа, на фоне туманного горизонта, различимы даже смазанные контуры вершин Рандуву.
Разыгравшийся ветер поднимает волны, и весь залив покрывается белыми барашками. Из деревни, жители которой готовятся к пиршеству, поднимается дым от многочисленных костров. К счастью, никаких запахов до нас не долетает — мои чувства за последнее время и так подверглись слишком большим потрясениям.
Слева мы замечаем стальной блеск гальванизированной медной крыши.
— Наверное, туда, — киваю я головой.
И уже через несколько минут мы подходим к симпатичному деревянному домику, выкрашенному в ярко-желтый и красный цвета. Изнутри доносятся прерывистые звуки портативного радиоприемника.
«Если ты хочешь меня и считаешь меня сексуальной…» — хрипит певица, то и дело прерываемая статическими шумами.
— Эй, — кричу я, — эй! Есть кто-нибудь дома? Мне нужен мистер Вуни. — Я смущаюсь, вспоминая, что то же самое говорил у дома мистера Уоррена.
Из окна высовывается женщина.
— Если ты хочешь меня и считаешь меня сексуальной… — подпевает она, вздымая руки вверх, как боксер, одержавший победу. — Если ты хочешь меня и считаешь меня сексуальной… — Она продолжает, не обращая внимания, что из радиоприемника доносится уже другая песня.
Может, это прозвучит невежливо, но лично я так не считал и ничего не хотел. Однако на улице было очень жарко, и я ей улыбнулся.
Лицо женщины покрыто изощренной татуировкой, рисунок которой повторялся на ее темно-коричневых руках и даже пальцах. В отличие от других виденных мною татуировок, представлявших собой не более чем контуры рисунка, эта покрывает тело целиком, подобно прозрачной ткани. Позднее Кисточка сообщит мне, что эта женщина родом с крохотного атолла Лорд-Хау, в провинции Луаниуа, который находится настолько далеко, что его жителям совершенно нечем себя занять, и они развлекаются тем, что наносят на тела друг друга татуировки. Женщина отворачивается и что-то кричит, обращаясь в глубь дома, на своем, неведомом мне языке.
— Дорогой, здесь какие-то странные люди, которые хотят тебя видеть; один из них белый. Постарайся не задерживаться, потому что я хочу, чтобы ты сходил за парочкой этих восхитительных антрекотов из дельфинов. У нас сегодня ничего нет к ужину. — Мне кажется, что она произносит приблизительно это.
Сверху, медленно ковыляя по ступенькам, спускается карлик. Может, его и не назовешь карликом с физиологической точки зрения, но он вполне поспорил бы с любым из них. Ростом чуть выше Стэнли, этот старик едва достигал мне до пояса. Его седые волосы были завязаны в пучок на макушке, смуглое лицо покрыто тысячью пересекающихся морщин. При виде нас он расплывается в широкой улыбке и машет рукой, приглашая в дом.
Он облачен в одну набедренную повязку, крепко завязанную у него на животе, через плечо на кожаном ремешке болтается кошель, из которого торчит сильно изгрызенный черенок трубки. Сутулость и кривые ноги не мешают карлику выглядеть довольно воинственно — он стоит, крепко расставив свои босые ноги, в тени нависающей крыши и опирается на длинную резную палку, превосходящую его по размерам, и это также лишь добавляет ему величественности. Однако наибольшее впечатление, несомненно, производило то, что у него был всего один глаз. Моргая, он устремляет его на меня, в то время как другой закрыт черной повязкой.