— Но эта женщина была груба с тобой! Она говорила ужасные вещи.
Он промолчал и не сделал попытки успокоить меня, и я был поражен его бессердечием. Слезы разочарования покатились по моим щекам. Но даже это не растрогало его. Тогда я сдался и, подражая ему, растопырил пальцы над головой и тоже изобразил сернобыка.
— Вот и хорошо, — улыбнулся африканец. Он взял мою руку и приложил к своей груди.
— Не плачь. Давай лучше выучим песню. Я давно собирался попросить тебя об этом.
Настроение у детей меняется так быстро!
— Какую песню? — охотно спросил я.
— Одну из тех, что поет твой отец. Любую. Я очень хотел бы выучить одну.
Прямо на улице, я затянул один из куплетов «Туманной, туманной свежести»:
— Я холостяк, живу один, работаю ткачом…
Эта была первая из многих песен, которым я научил Полуночника. А он научил меня нескольким песням своего народа. Я даже выучил одну тайную молитву о дожде, приносящем жизнь в бесплодные пески пустыни. Я до сих пор помню эту песню и пребываю в уверенности, что я — единственный европеец, который может ее спеть.
Однажды у меня созрел один план в отношении Полуночника. Это случилось, когда я читал вслух родителям — это чтение доставляло им удовольствие и улучшало мою дикцию. Кроме Роберта Бернса, было еще нескольких малоизвестных шотландских поэтов, о которых к югу от Адрианова вала никто никогда не слышал. Кроме того, папа был большим поклонником римских и греческих классиков. Он стал читать их в английском переводе после окончания школы и брал их сочинения из библиотеки Британского клуба на берегу реки. В тот вечер я начал читать «Об охоте» Ксенофонта; папа специально принес домой эту книгу, полагая, что она заинтересует нашего гостя. Мне она показалась очень скучной, а мама и вовсе сочла ее отвратительной. Она придерживалась мнения, что «преследование бедных маленьких Божьих лесных созданий и их жестокое убийство» портит нрав человека.
— Охота — это первое, что следует освоить юноше, — читал я. — И уже потом он может переходить к другим областям образования, если у него есть на это средства.
— Вздор! — усмехнулась мама.
— Продолжай, — строго сказал отец.
Книга была для меня невообразимо скучной, но когда я посмотрел на Полуночника, то увидел, что он сидит, наклонившись вперед, и слушает меня с напряженным вниманием, словно это сочинение содержало в себе ответ на вопрос, над которым он долго ломал голову. Тогда я предложил ему почитать вслух самому.
— Я не могу, — ответил он. Когда я спросил его, почему, он ответил:
— Я не умею читать и писать.
— А ты попробуй, — сказал я, придвинув ему книгу в кожаном переплете.
— Джон, не серди Полуночника, — быстро сказала мама, положив вышивание на колени. — Ты отлично читал, и мы с удовольствием послушаем дальше. Не так ли, дорогой?
— Да, твоя дикция заметно улучшилась в последнее время, — согласился папа, пододвигая ко мне подсвечник на чайном столике, чтобы дать больше света.
— Нет, пусть Полуночник попробует, — сердито ответил я.
— Но это невозможно, — повторил бушмен. Он примирительно улыбнулся, и мое сердце упало, когда я понял, что это правда: никто не удосужился научить его грамоте. Это казалось мне чудовищной несправедливостью. Я продолжил читать вслух, но мысленно уже вспоминал, куда засунул свой Гринвудский учебник по английской грамматике. В тот же вечер я отыскал его на дне сундука.
Утром я нашел Полуночника в нашей сторожевой вышке; он стоял, обнаженный, у окна и любовался видом на город.
— Я буду учить тебя грамоте, — сказал я, показывая ему учебник.
Он засмеялся над моим решительным заявлением, а затем, увидев, что я не шучу, приложил пальцы к вискам, как будто одна только мысль об учебе вызвала у него головную боль.
— Это совсем нетрудно, — успокоил я его. — Вот увидишь.
Я взял его за руку и отвел в сад, чтобы он писал буквы при солнечном свете.
Обучение шло медленно. Во время нашего первого занятия я научил его только первым буквам алфавита, да и то с большим трудом. Ему нравилось превращать буквы в зверей, например, букве А он дорисовывал ноги жирафа, а букве В глаза крокодила, на которого следует смотреть сверху.
Следующие несколько недель я каждый день занимался с Полуночником после завтрака. Вскоре он научился рисовать все двадцать шесть букв и даже не пририсовывал к ним морды, рога, копыта или хвосты. Я старался как мог, и хотя дело продвигалось медленно, но успехи были налицо. Стоя, словно под светом рампы в театре и отчаянно жестикулируя, я читал Полуночнику отрывки из классических сочинений, что всегда доставляло ему величайшее удовольствие, и иногда он не мог удержаться от смеха. Затем мы садились рядом и читали те же самые отрывки, бушмен тыкал пальцем в слова и тщательно выговаривал их.
Так мы прочли самые важные главы военных драм Геродота, Овидия и Иосифа Флавия, по меньшей мере, раз десять. Любимым произведением Полуночника был, несомненно, отчет о главном поражении римлян под командованием полководца Помпея от царя Митридата. Мы читали его как минимум раз в неделю в течение двух лет и пережили это необычное сражение более ста раз, заучив его наизусть. Полуночник беспрестанно восхищался тем, что войска Помпея, во много раз превосходящие противника, были побеждены не чем иным, как медом. Разбив лагерь на черноморском побережье Турции, в местечке под названием Трабзон, его войска отравились медом из пчелиных сот, в которых скопилась ядовитая пыльца цветов рододендрона. Те, кто только попробовал мед, шатались и бредили, словно пьяные; те же, кто съел достаточное количество, обезумели или лишились чувств. Воспользовавшись их беспомощностью, войска Митридата устроили настоящую резню.
Мы с Полуночником называли это сражение Битвой Бешеного Меда.
Эта история веселила бушмена, потому что у его народа мед был единственной радостью, символом здоровья, удачи и счастья. В молодости он выкуривал пчел из ульев, чтобы выкрасть у них это сокровище. Мед был любимой пищей Богомола. Мед — это воплощение мудрости и солнечного света. Мысль о том, что он изменил ход истории, повлияв на важную битву, была настолько неожиданной, что удивлению и восхищению бушмена не было предела.
Именно благодаря моему папе Полуночник проделал свое долгое путешествие из Африки в Европу. Отец познакомился с бушменом во время одной из продолжительных поездок на новый виноградник, который находился в одном дне пути от Кейптауна и принадлежал суровому йоркширцу по фамилии Рэйнольдс. Полуночник считался слугой в семье Рэйнольдса, но в его службе не было ни капли личной свободы.