Для того чтобы успокоить армию и общество, было решено повысить в звании всех офицеров в армии, если их должности допускали повышение. Независимо от того, как действовал офицер во время войны, все получили повышение, и это превратилось в глупейший фарс. Боевые действия длились всего три недели. Мало кто воевал от начала и до конца: кто-то несколько дней, кто-то неделю-другую. Неделя или две недели боев равноценны одному бою во Вторую мировую войну, если не меньше. И за это люди получали звания и продвигались по службе совершенно неоправданно – ни с точки зрения их знаний, ни с точки зрения их боевого опыта, может быть, за редким исключением. Неудачные войны всегда сопровождаются массовыми продвижениями по службе и раздачей медалей на фоне бесконечных рассказов о героизме. Некоторые из этих историй были правдивыми, но большинство – либо сильно преувеличены, либо вовсе выдуманы. И все это ради того, чтобы поднять боевой дух народа и отвлечь внимание от действительно происходившего на войне.
Война Судного дня напоминала мне нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Я вырос на мифе о том, что нападение было внезапным, и поэтому Красная армия отступала до Москвы и Сталинграда, и война продолжалась так долго. Если бы немцы не напали внезапно, весь ход войны был бы совершенно другим. В случае с Советским Союзом во всем обвинили Сталина, который якобы не прислушивался к донесениям разведки. В Израиле после войны Судного дня тоже во всем обвинили разведку. И в том, и в другом случае это делалось для того, чтобы скрыть полную неготовность армии и ошибки командования. Армия не была готова к войне во всех отношениях – ни с точки зрения вооружения, организации и состава воинских подразделений, ни с точки зрения тактики и стратегии, но, чтобы затушевать это, во всех неудачах обвинили разведку. Не разведка подвела армию. Армия и ее непрофессиональное командование подвели самих себя.
И в том, и в другом случае с помощью лжи пытались затушевать правду и свалить вину на других. Ответственность за катастрофические поражения Советского Союза в начале войны лежит на командовании Красной армии. Неумелые и непрофессиональные командиры привели к развалу Красной армии в первые месяцы войны. Армия разваливалась, как карточный домик, будучи не в состоянии выполнить своих обязательств перед руководством страны. Эффект внезапности нападения может длиться неделю-другую в худшем случае. В случае с войной Судного дня разведка и в самом деле ошиблась, однако проблема была не в этом. Армия получила достаточно информации для того, чтобы подготовиться к войне.
Надеяться на то, что разведка предоставит точную дату нападения и на этом строить все планы обороны, – это упрощенный подход. Невозможно предвидеть внезапное нападение, и никакая профессиональная разведка не возьмет на себя обязательство предугадать точную дату его. Разведка – это не предсказания оракулов, как считают большинство дилетантов в политическом и военном руководстве, лишенные элементарных навыков для понимания принципов работы с разведывательными структурами. Израильская разведка предоставила исчерпывающую информацию о возможных способах ведения боевых операций египетской и сирийской армиями в случае войны. Однако командование израильской армии не отнеслось к этим сведениям с должной серьезностью и профессионализмом.
Довольно печальные выводы я сделал и в отношении армейской разведки. Выяснилось, что все, чему нас учили на курсах офицеров разведки, – способы и методы работы, почти не применялось в этой войне. Работа штаба батальона совершенно не была похожа на то, чему нас обучали. В организации боя иногда мелькало что-то похожее на то, чему нас учили. То, что хорошо выглядело в учебных аудиториях и на учениях, в войне практически отсутствовало. Все попытки получить какие-то данные о противнике или оценку ситуации от разведотдела полка оказались безуспешными. У них просто не было данных о реальной дислокации противника, по крайней мере на оперативном уровне. Всю информацию мы получали от наших наблюдателей и от полковой разведроты. В результате у нас было очень приблизительное представление о силах противника, об их составе, вооружении. Я не уверен, что командиры батальонов, как во время войны, так и после нее, представляли себе, какие сведения они могут и должны получить от офицера батальонной разведки. Ведь разведка не действует сама по себе, а обслуживает командование. Командиры, не знающие, что нужно и что возможно получить от разведки, тем самым и определяют ее уровень и качество. Профессиональный уровень использования армейской разведки в израильской армии довольно низкий, а на уровне батальонов – практически нулевой. По сей день, за редкими исключениями, нет четких реальных, а не надуманных инструкций о функциях офицера разведки танкового батальона во время боя. Должен признаться, что ситуация с использованием офицеров разведки в пехотных и саперных батальонах и в артиллерийских дивизионах мне незнакома – остается надеяться, что там положение лучше.
Мой командир Эхуд Барак был одним из лучших командиров, обладающих огромными знаниями и опытом проведения спецопераций. Прекрасной квалификацией обладали и другие служившие с ним спецназовцы. Я не мог понять, почему этих людей не использовали в соответствии с их способностями и профессиональной подготовкой. Почему Ишай Изхар должен был выискивать возможность участвовать в бою? Почему Амитай Нахмани был убит в составе полковой разведки при атаке аэропорта Фаид? Почему Эхуд Барак должен был воевать как командир танкового батальона? Во время войны практически не проводились спецоперации, и большинство этих людей сражались как обычные солдаты и офицеры. Во время обучения в офицерском училище все курсанты, и мы в том числе, отрабатывали налеты на базы ракет ПВО и их уничтожение. Когда мы были на Западном берегу, я никак не мог понять, почему такого рода операции не проводятся, почему прекрасные способности и военная подготовка этих бойцов так и остались невостребованными? Разумного объяснения этому нет. Я видел в этом не только свидетельство неразберихи и замешательства высшего военного командования, но и еще одно свидетельство низкого уровня военного мышления и готовности к войне.
Только когда я вернулся домой, я столкнулся с тем, что называлось «войной генералов». Приехав в отпуск, я был удивлен рассказами окружающих о том, как Арик Шарон и его дивизия форсировали канал и тем самым решили исход войны. Тот, кто сражался на Южном фронте, знает, что форсирование канала не было личной инициативой того или иного командира дивизии. Форсирование канала было поручено дивизии Шарона не потому, что он ею командовал, а потому, что ее дислокация и возможности больше соответствовали ситуации и оперативным планам. С тем же успехом форсирование канала могло быть возложено на дивизию Брена или любую другую. А другая дивизия, пройдя через ее порядки, вела бы бои на Западном берегу канала в направлении Суэца. Я любил Арика и всегда считал его одним из способнейших командиров израильской армии, но это не было слепым обожанием. Я знал, что, если бы прислушались к его советам и попытались форсировать канал в те сроки, которые он требовал, наша армия потерпела бы сокрушительное поражение. В тот момент у нас не было возможности форсировать канал и удержаться на его Западном берегу до наведения мостов. Меня раздражало циничное использование придворного журналиста и распространение слухов, которые не соответствовали действительности. Война генералов только приоткрыла то уродливое явление, которое тогда только начало развиваться, а с годами получило широкое распространение в армии и в обществе. Это явление угрожает самой нашей жизнеспособности и возможности бороться с одной из самых больших наших проблем – уходом от ответственности. Уход постыдный и позорный, сопровождаемый, как правило, ложью и клеветой на других.
Тогда я еще не решался углубляться в своих размышлениях о тревожных и опасных тенденциях, которые обнаружились во время войны. Возможно, я просто боялся потерять свою мистическую веру в израильскую армию, государство и его ценности. Я все еще был новичком в Израиле и не обладал достаточной уверенностью, чтобы прийти к тяжелым выводам. Только спустя годы я понял, сколь разрушительны были эти явления.
Война изменила Ближний Восток и Израиль, независимо от наших ожиданий. После войны меня продержали как резервиста в рядах действующей армии до мая 1974 года. Думаю, что я был одним из последних демобилизовавшихся резервистов. Я был мобилизован на 273 дня. Причина была прозаической – мне сказали, что как мобилизованного офицера запаса меня могут держать, сколько потребуется, а офицеров-контрактников положено отпускать после окончания срока контракта. Получилось, что мои товарищи-контрактники демобилизовались, а я, будучи офицером запаса, остался служить. В те дни я размышлял о том, что нахожусь в стране уже пять лет и основная часть моей израильской жизни, более трех с половиной лет, прошла в армии. Война стала итоговым этапом моего вживания в страну. Я, правда, был плохо знаком с жизнью на гражданке, но, тем не менее, по своим ощущениям, мыслям и в какой-то мере и менталитету стал таким же, как и мои друзья, которые родились или давно жили в Израиле. К моим характеру и личности, сформированным в Советском Союзе и закаленным в борьбе за выезд в Израиль и после приезда в Израиль, добавилось что-то еще, очень важное: война Судного дня и служба в израильской армии. Война отрезвила меня, как и многих других, и избавила от почти фанатичной идеализации государства, его государственного и военного руководства.